Любить и убивать

И ликовал зря, и насчет неприятностей ошибался. Бурно ожил телефон. Поколебавшись, снял трубку. Если Светлана, пошлет подальше.

– У вас что, любовница в Звенигороде живет? – недовольно спросила студентка Люба.

– Почему в Звенигороде? – задал тупой вопрос вышибленный из седла Сырцов.

– Вчера весь вечер и всю ночь звонила, сегодня с утра беспрерывно наяриваю, а вы, несносный ловелас, на лоне природы, как сомовский Маркиз, в любовные игры играете.

Сырцов пришел в себя и оскалился, как щука.

– Фразочку-то долго, наверное, придумывала?

– Долго. Времени-то у меня навалом было.

– Случилось что-нибудь, Люба?

– Случилось. У меня ухажер новый появился.

– Я серьезно, Люба.

– И я серьезно. Сначала незаметно ходил за мной с самого раннего утра, не делая никаких попыток познакомиться, а когда понял, что я его засекла, сразу же пристал как бы от обуревающих его чувств.

– А может, они его и вправду обуревают?

– Я что, обуреваемого от необуреваемого не отличу?

– Я – обуреваемый или необуреваемый?

– Вы – беспечный и легкомысленный. Неужели не понимаете, что за всеми этими подходцами одно – поиск Ксюши.

– Давайте, Любаша, про подходцы.

– Подходцы – элементарные: вроде он меня давно уже заприметил, месяца полтора как, а подойти от застенчивости боялся потому, что я чаще всего с подружкой была, с высокой такой, худенькой брюнеткой. А теперь брюнетки нет, и он подошел. И сразу же поинтересовался, не поссорились ли мы с брюнеткой.

– И долго вы с ним беседовали?

– От памятника Энгельсу до Мансуровского.

– Много успели. Каков он?

– Красавчик. Вроде Ваньки Ряузова. По-моему, не шибко умен.

– Что ж, спасибо за информацию, Люба.

– Ну и ну! Вы думаете, это все? Я специально для вас согласилась на свидание с ним.

– Неужто вам неизвестно, что инициатива наказуема! Когда свидание?

– Через пятьдесят минут. В восемь. Опять же у памятника основоположнику. Вам ведь хочется на него посмотреть?

Не очень-то и хотелось, но придется. Ни душика тебе, ни тахты. Сырцов непроизвольно вздохнул и проинструктировал:

– Вы, Люба, минуток на десять-пятнадцать опоздайте, ладно? Я там без вас немного покручусь, осмотрюсь…

– А потом за нами будете незаметно следить, да? – азартно догадалась Люба.

– Только Бога ради, не старайтесь меня обнаружить! – испугался Сырцов.

– Я – дура, да? – обиделась Люба и повесила трубку.

Машину он оставил в Хрущевском и пешком спустился по Пречистенке к весьма гордому собой Энгельсу. Хорошее место для работы: все просматривается насквозь, масса уголков для неподозрительного пребывания в них.

Сырцов устроился в щеголеватом иностранном прозрачном домике – новой остановке тридцать первого троллейбуса.

Красавчик появился без пяти восемь. Прочитал его Сырцов на втором его круге: перейдя Саймоновский проезд у ресторана «Трен-Мос», красавчик прошел мимо бара, сапожной мастерской, магазина «Книги» и у Сбербанка пересек Остоженку. Постоял у лотка с булочками, купил розанчик, живо сожрал.

Просек его Сырцов, понятно, раньше, когда тот завершал первый круг от Энгельса через Пречистенку, мимо метро, на переход Волхонки, но стопроцентно прочитал вот сейчас: красавчик совсем рядом от него, жадно жуя и не двигая головой, старательно осматривался – ворочал глазами. В пределах первоначального профессионализма, но можно было бы и помастеровитее.

Не знал красавчика Сырцов и не видел никогда, это точно. Подкачан чрезмерно (видимо, помимо культуризма еще и анаболики), голова маловата для искусственно развитых плеч, но лицо миловидное, даже нежное, с прямым носом, пышными губками, четким подбородком, одет классом выше рядовых быков: без особого металла башмаки, хорошие, скорее всего пошитые на заказ темносерые легкие брюки, маечка-фуфаечка с рукавами. Но розанчик лопал скверно, откусывая и глотая, как гусак.

По первому впечатлению – без связного, но следует окончательно в. этом убедиться, когда появится Люба. Красавчик проделал малый круг, окольцевав скамейки у памятника, поднялся на выложенную плитами площадку и уселся наконец. Судя по всему, красавчик не курил – не потянулся после перекуса за сигаретами, и поэтому сейчас ему делать было нечего. Изредка, широко разевая пасть с отменными зубами, зевал. Обуреваемый чувствами-то!

Люба была точна, как караул у Мавзолея: явилась ровно в двадцать пятнадцать. Сырцов сморщил нос от удовольствия: в нахально обнажавшем все, что можно, платьице она была чиста, свежа и невинна, как весенний букет ландышей.