Любить и верить

— Эге, — удивился Нестерка. Раньше он только со студентами сморгонской академии[11] бывал знаком и с их наставниками.

— А чему вы учились в этой семинарии?

— Учились мы, дядя, философии.

— А что ж это такое — «вилософия»?

— Ну, как бы растолковать… Вот, к примеру, на тебе белая сорочка, а я могу доказать, что она черная. Это и есть философия.

— Эге, — говорит Нестерка, — как же ты докажешь, что она черная, ежели она белая?

— Я еще не то могу доказать. Вот скажи, у тебя была собака?

— Была.

— Так. А щенята у нее были?

— Были.

— Они ведь тоже были твои?

— Мои.

— А их отец, кобель, тоже был твой?

— Тоже мой.

— Ну вот, значит, ты брат щенятам.

— Как это?

— Их отец — твой?

— Мой.

— Ну вот, вы и братья!

— Вот те и на, — удивился Нестерка, — ловок рыжий.

А здесь Длинный:

— Скажи, дядя, вот ты котомку не потерял, значит, она у тебя есть?

— Да.

— А вот лапти ты не потерял, значит, они у тебя есть?

— Да.

— Значит, что ты не потерял, то у тебя есть? Верно?

— Верно.

— Значит, у тебя есть и рога, ведь ты их не терял.

От удивления Нестерка даже голову потрогал. А студенты хохочут-заливаются. Долго в охоту они беседовали, что ни говори, наука — интересная штука. Под конец решил Нестерка вместе со студентами в Вильну идти, компанией веселее.

А перед дорогой сели перекусить. У студентов полная кошелка провизии, и Нестерка свою котомку достал, а потом подумал и говорит:

— Давайте в обед съедим ваше, а на ужин — каждый свое.

Согласились студенты и за работу — вмиг все съели, как за спину забросили, на это все четверо оказались мастера. И в путь.

Под вечер устроили шалашик, деревни поблизости не случилось, разожгли костер, сели поужинать.

— По уговору, ребята, — напоминает Нестерка. — В обед ваше, а вечером каждый… свое. — Почесали Рыжий и Длинный лбы, а Толстый — брюхо, да что делать, уговор дороже денег.

— Ты где же риторике учился?

— А ты, дядя, не простак.

— Э, браточки, вы только поступать идете, а я не раз в сморгонской академии бывал.

— А что это за академия такая — сморгонская?

— Почище ваших семинарий. Уж коли чему научат, то на весь век.

Перекусил Нестерка — и спать: казак оттого и гладок, что поел да на бок. Студентам не из жадности не дал, а для науки. Тем более им скоро экзамены сдавать, а на пустой желудок голова всегда лучше работает, это он по себе знал.

До Вильны оказалось недолго, дней десять. Чего только не наслушался Нестерка за это время! И что есть материя, и что есть дух, и что сказал Спиноза, и что сказал Декарт, и почему половина лучше целого, и куда ходил Сократ, и что ел Диоген. Сначала только слушал, а потом и сам иногда словцо вставлять начал. Да так, что хлопцы диву давались.

— Тебе, — говорят, — дядя, надо с нами в академию поступать, философски мыслишь.

— Коли там кормят вдоволь, то чего ж не поступить.

— Э, нет, с кормежкой там туго. Зато все знать будешь.

— Много знать — голова облезет. Но раз вместе идем, так и быть, посмотрим, что за академия.

Пришли в Вильно, отыскали иезуитский коллегиум, а там как раз экзамены в разгаре. Главный иезуит в черной мантии вопросы задает. Пот пополам с жиром с него градом катится, умаяли школяры. Увидел еще троих и со зла им:

— Покуда человек жив? Где кончается душа и начинается тело?

Студенты и так и сяк. Святой Августин, мол, писал, что есть материя, а что дух, соединение их — и есть человек, то да се — одним словом, хоть что, да сплели. А иезуит тогда на любимого конька:

— Что раньше было: курица или яйцо?

— Яйцо, — отвечает Рыжий.

— А кто ж его снес?

— Курица раньше, — кинулся поправлять Длинный.

— А из чего она вылупилась? — жалит епископ.

Покрутились, покрутились хлопцы, да крылья и опустили. Приказал им иезуит писание учить, трактаты зубрить и хотел уже уходить, но заметил Нестерку.

— Ты что, тоже в богословы? — И давай с ходу: — Покуда человек жив?

— Как сказал Заноза, если есть хочется, значит существую, — отвечает Нестерка.

— А где кончается душа и начинается тело?

— Там где зачешется — там душа кончается, а тело начинается.

— Что раньше: курица или яйцо? — не унимается иезуит.

— Петух, — режет Нестерка.

— Как это? — удивился иезуит.

— А так. Если яйцо раньше, то как же курица без петуха снесла? Верно?

— Допустим.

— А если первая курица, то разве могло то яйцо, из которого она вылупилась, без петуха появиться?

— Не могло, — нахмурил лоб иезуит.

— Вот и выходит, что петух сначала!

Задумался ученый муж. Такого рассуждения ему ни в самых древних книгах читать, ни от самых мудрых философов слышать не приходилось.

— Ну что ж, запишем тебя в академию, будем богословию учить.

«Эге, — подумал Нестерка, — учил Мартин Петра, а сам что дубина». — А вслух говорит:

— Чему у вас тут научишься, коли вы сами не знаете, что курица без петуха не несется. А если уж вы такие философы, то ответьте и на мои вопросы.

Покраснел епископ, не пристало, мол, ему на вопросы всяких бродяг отвечать, но студенты вокруг собрались, «диспут, диспут», шумят.

— Ладно, — говорит иезуит, — давай свои вопросы. — Неловко ему перед студентами.

— Кто первый: баран ила Адам?

— Конечно, Адам.