Любить и верить

— Вот и промахнулся. В писании ведь сказано, что сотворен Адам в самый последний день, после «зверей и скотов по роду их».

Заерзал иезуит на стуле, а Нестерка дальше:

— Какого животного в Ноевом ковчеге не было?

Иезуит уже не спешит, боится опять впросак попасть. Взял писание, полистал и отвечает:

— Всех было по паре.

— До единого?

— До единой живой твари.

— А вот, и нет.

— Нет, всех по паре! На, читай!

— Книга книгой, а мозгами двигай. Рыба была в ковчеге?

Еще больше покраснел иезуит. Надулся что жаба на кочке.

— Давай, — говорит, — третий вопрос.

— Эге, третий. Как у вас все просто, в академии. Я-то на ваши, на все три ответил. Кладите десятку: на угадаете — пропала.

Стыдно иезуиту, надо ему перед студентами оправдаться, хоть на один вопрос ответить, положил десятку на стол, а Нестерка ему:

— Когда ксендз крест в штанах носит?

— Ты насмехаться! Где это ксендз крест в штанах носит?!

— А где это он его без штанов носит? — отвечает Нестерка. А потом, недолго думая, хвать десятку — и ходу.

Вот такая история приключилась с Нестеркой, когда он чуть было в академию не поступил. Только история эта имела еще продолжение.

Иезуит хоть и разозлился на ловкого бродягу, но слов его про петуха никак забыть не мог. Вопрос ведь не простой. Сотни лет лучшие богословы голову ломают, никак решить не могут. Изложил он все по форме, как по тем временам было положено, доказал и сформулировал постулат о первенстве петуха и отправил свое сочинение в Рим. А оттуда вместо наград и повышений в сане грозное письмо: не путай, олух, божий дар с яичницей! С тех пор все чересчур ученые академики и недолюбливают Нестерку. А ему и горя мало. Яйцо он уважает всмятку, курицу на сковородке, а петуха в лапше.

Вот такой из него богослов получился.

НЕСТЕРКА И БУРГОМИСТР

Хотел пожить Нестерка на ту десятку, что получил с епископа за «вилософию», да где там, в городе червонец не деньги. Не успел оглянуться — надо опять что-то промышлять. Идет он мимо красильни, а там остатки ненужной краски сливают. Зеленые, синие, красные — прямо радуга ручьем бежит. Вспомнил тогда Нестерка старый фокус. Поймал ворону, раскрасил ее теми красками — каждое перышко в особый цвет. Получилась чудо-птица. Связал он ей тонкой ниткой клюв, чтобы не каркала, и понес на базар продавать.

Накрутил на голову старое полотенце вроде чалмы, накинул на плечи попону, стал в птичий ряд и кричит:

— Редкая птица, заморская, не каждый себе такую роскошь позволит, только у китайского императора во дворце живут, пользуйтесь случаем!

Подходит к нему важная дама. Роста небольшого, зато пока обойдешь, баранку съешь, нос на семерых рос, одета как барыня, но свинью лыч всегда выдаст — видно, что недавно из купеческой породы в знать перебралась. Поторговалась да и купила заморскую диковинку за полсотни.

Сразу повеселел Нестерка. Отправился в корчму закусить — третий день уже маковой росинки во рту не было. Да второпях наряд свой снять забыл. Только начал есть, видит, по базару стражники шныряют, заморского купца ищут. Корчмарь сообразил, в чем дело, мигом к ним и в корчму ведет. Нестерка хвать свое тряпье и в огонь. Сел на место, затирку уплетает, будто ничего не знает.

Ворвались стражники — и к нему. А он: знать, мол, ничего не знаю. Но те разбираться не стали, за шиворот и поволокли в ратушу.

А дело оказалось вот в чем. Дама та была женой самого бургомистра. Принесла она птицу домой и давай хвастаться мужу покупкой. Заметил тот нитку, развивал, ворона и возвестила во весь голос, кто она есть и из каких краев. Тогда и кинулись искать ловкача.

Притащили Нестерку в ратушу, вышел к нему бургомистр — солидный, на живот плечистый, лоб низкий, нос склизкий, на глаз хитер, губы как трубы, и кабы не плешь, то и не лысый. Одним словом, красивый, как мерин сивый. И началась перебранка. Корчмарь божится, что это и есть тот самый иностранный купец, а Нестерка ничего знать не желает. Понял бургомистр, что толку не добьешься, за руку не пойман — не вор, и давай Нестерку расспрашивать:

— Кто такой и откуда будешь?

— Человек, — отвечает тот.

— А чем хлеб себе добываешь?

— По-разному приходится.

— Э-э, в нашем городе закон таков: нет промысла — значит, вор, бродяга, пожалуй, на тюремный двор.

Нестерка знает, закон как дышло, куда повернешь, туда и вышло, кому пирог, а кому и острог. А это заведение он не любил, всегда стороною обходил.

— Есть, — говорит, — у меня промысел. Я на заклад спорю.

— Как это?

— А так, спорю со всеми на сто рублей про что угодно — выигрываю. Тем и живу.

— А когда проигрываешь?

— Я всегда выигрываю.

— Этого не может быть.

— Может. У меня «провидение». Если желаете, могу и с вами, ваше сковородие, поспорить.

— Это о чем же?

— Ну, например, о том, что завтра у вас на заду прыщик вскочит.

— Отчего это он вдруг вскочит?

— Не могу сказать от чего, но вскочит.

Вышел бургомистр на минуту в другую комнату, где зеркало стояло, вернулся и говорит:

— Ну что ж, давай, но из города тебя сегодня никто не выпустит.

— Зачем же мне уходить, когда меня завтра деньги ждут? — отвечает Нестерка. На том и порешили.