Любители варенья

— Папка, ты не стесняйся. Я все такое уже давно знаю. Нам Ритка со второго подъезда рассказывает.

— Вот лярва! — возмутилась Тамара. — Уж я ей пасть ее бесстыжую порву!.. Ну и дальше что было? Помнишь?

— Ашот стал за нее заступаться, баба вроде спать легла, а чужой его, наверное, и огрел… Я уже отключался, кусками все видел. Думал даже, что сон страшный снится. Хорошо, что Гера еще соображал. Правда, руки-ноги у него онемели, он даже испугался, думал, парализовало. А потом включился, уже когда менты пришли. В общем, когда он еще соображал, то кое-что видел. Как мужики друг друга молотили. И как чужой эту деваху того… Потом Гера отключился совсем.

— Так и окочуриться можно — всякую дрянь пить! — прокомментировала Тамара. — Так кто это за чужой? Где вы его надыбали?

— Он к нам сам пришел. Вызвался сбегать за добавкой, ну туда, где бабки самопалом торгуют. Так сказать, помочь нам материально. Кто ж откажется? А он, оказывается, нас хотел напоить и ашотовскую бабу поиметь.

— Тише ты, при ребенке!

— Он же не матерится, — заступилась Маринка за отца.

— А бабу как зовут? — поинтересовалась Тамара, потому что очень удивилась, что Ашот со своей зверской внешностью мог кого-то привлечь. Одни глаза его чего стоили — такие неприятные буркалы, глянешь — сразу хочется уйти поскорее. И сам урод уродом — руки, как у гориллы, ноги колесом, на животе рубаха не сходится, в прорехе вечно волосы торчат…

— Не помню, как ее зовут. Она вроде и не представлялась… Помню, какая-то расстроенная была. То ли от автобуса отстала, то ли со свадьбы ее выгнали… Но красивая. Это я точно помню, — твердо сказал Ретя. — Хотя мне бабы по фигу, — добавил с некоторой ноткой сожаления.

— И чужой тоже, наверное, не назвался? — съехидничала Тамара.

— Почему же? Сказал — Упырь его зовут. Кликуха, наверное…

— Точно кликуха, — подтвердила всезнающая Маринка. — Такие фамилии не бывают.

— Поела? — разозлилась Тамара, что дочка вмешивается в разговор взрослых. — Иди к подружкам.

— А я с папой посижу! — закапризничала Маринка. — В кои веки с ним поговорить можно!

— Доча… — расчувствовался Ретя и погладил ее по белокурой головке.

— Куда лапаешь? Руки мыл? — возмутилась Тамара.

— Мыл, два раза. Перед тем как снимали отпечатки. И после…

— Ма, не ругай папу. Сама же говоришь — первый и последний раз сидим…

— Ладно, если хочешь, можешь его навещать, — смилостивилась Тамара. — Но только тогда, когда он рыбу солит. Он тогда всегда трезвый…

Тамара оставила Рете остатки рулета и велела блюсти порядок, раз уж она так надрывалась, расчищая эту конюшню. Но с полдороги вернулась за гардиной. Ретя равнодушно наблюдал, как она не без труда взобралась на шаткий стул и откручивала леску, на которой болталась какая-то пестрая тряпка. Видать, уже намылилась захватить его жилье и решила приукрасить убогий гараж. Ему весь этот уют был по фигу. Поскорее бы уже ушла, тогда он сбегает сдать бутылки и купит себе хоть чего, хоть настойки боярышника, чтобы отпраздновать счастливое возвращение. В благодарность за ее труды и за то, что выслушала его, он выбрал из сильно поредевших запасов рыбы тушки поприличнее и вручил ей пяток. Пускай тоже покушает, он не жадный.

Ретя дождался, когда Тамара скроется в подъезде, и заглянул под стол. Пакет с бутылками дожидался его, и он второй раз с благодарностью подумал о Тамаре, — хоть и скандальная баба, но есть в ней и что-то хорошее. Не стала размениваться на такую мелочь, не позарилась на его добро. У нее и так зарплата регулярная. Бутылки она только свои сдает, когда вместе с Колькой пиво покупают. А ведь могла сегодня воспользоваться его отсутствием. Наверное, просто неохота было тащиться в прием стеклотары. А ему перепал неплохой заработок. Надо забежать в соседний двор, там собирается частенько компания, тоже пьют ночами. Он туда на охоту заходит, иногда бутылки остаются и на его долю. Ретя подхватился, сунул в карман большой целлофановый пакет и поспешил к заветному местечку. Нашел только одну бутылку и сунулся в щель между двумя гаражами. Иногда веселые выпивохи закидывали бутылки туда. Тогда плохо, достать их бывает трудно. Нужна длинная палка, что-то вроде крюка. Но вместо бутылок он сначала углядел две женские туфельки, а в них ноги, а потом и синее измятое платье, которое едва прикрывало эти безжизненные ноги. Елки-палки! Женщина! Почему-то он сразу понял, что она мертвая, и от испуга поперхнулся собственной слюной. А когда откашлялся, кинулся в свой двор и ломанул на второй этаж к родной жене. Он тарабанил так, будто за ним гнались.

— Чего тебе? — изумилась Тамара его перепуганному насмерть виду, а еще больше его появлению.

— Звони скорее в милицию. Я нашел женщину. Мертвую! Между гаражами в Зинкином дворе… — скороговоркой произнес он и опять закашлялся.