Любивший Мату Хари

   — Этот Руди мерзко лжёт нам прямо в лицо. Я не думаю, что он собирается перейти к нам. Я думаю, что он даже не помышляет об этом. Я бы сказал, что он просто испытывает нас, примеряясь, чтобы убить... и всё, что вы говорили о его отношениях с Зелле, — тоже чепуха. Я даже не уверен, что она ему нравится.

Саузерленд переместился от окна к стулу, обменявшись взглядами с Данбаром:

   — Мы не то чтобы не принимаем в расчёт ваше мнение, Ники. Скорее, мы просто видим дело немного иначе. Да, Шпанглер, несомненно, играет с нами. И, да, вероятно, он увидел в Мадриде больше, чем должен был увидеть. Но в работе здесь, в Берлине, есть и другие факторы, Ники.

На другом конце комнаты ухмылялся Данбар:

   — Маленькие факторы, но тем не менее жизненно важные.

   — Что это значит?

   — Это значит, что вам не надо беспокоиться из-за странного замечания или даже испытующего вопроса. Я хочу сказать, что Шпанглер находится именно в таком положении, в котором нам нужно... или скоро будет находиться.

Грей отошёл от окна, оставив отпечаток ладони на стекле. К тому же он оставил свою сигарету догорать на подоконнике.

   — А почему бы вам просто не сказать, как вы хотите, чтобы шла игра?

Саузерленд кивнул:

   — Очень хорошо. Посмотрите, не сможете ли вы говорить намёками и при этом не быть точным. И постарайтесь узнать, чего он хочет от нас.

   — Это не сработает. Он намеревается действовать по собственному плану. Он не позволит нам подталкивать его.

   — О, я так не думаю. Кроме того, он очень хорошо осведомлён о правилах в подобного рода занятиях.

Правила? Как в игре? А они — зрители, казалось, довольны тем, что он так заигрался... К тому же они не должны сами ввязываться в происходящее.

Он встретился со Шпанглером на следующий вечер — как предполагалось, чтобы упрочить взаимопонимание, — прогуливаясь под соснами Тиргартена. Сейчас сложные времена, говорил ему Шпанглер. Политически тяжёлые, тяжёлые материально, возможно, даже тяжёлые духовно. И порой нелегко удержаться от того, чтобы не представлять себе новую жизнь... возможно, в одном из тех причудливых лондонских пригородов, где иностранец по большей части может остаться незамеченным.

   — А что необходимо, чтобы зажить такой жизнью? — спросил Грей.

   — О, я не знаю. Может быть, двадцать тысяч фунтов и твёрдые гарантии, касающиеся физической безопасности.

За обедом с Зелле Шпанглер обронил ещё одно уклончивое замечание о своём возможном будущем в Лондоне, но Грей был слишком пьян, чтобы сыграть на этом. Достаточно — значит, достаточно.

Было около десяти часов, когда окончился вечер, полночь, когда Грей вернулся в ту узкую комнату, где ждали Саузерленд с Данбаром. Вновь Сайкс утвердился под пожарной лестницей. Когда Грей завершил свой отчёт о вечере, Саузерленд извлёк три достаточно чистых стакана и бутыль скверного портвейна. Затем последовали вопросы, и Данбар по-особенному, казалось, остался доволен ответами. Грей оказался единственным, у кого хватило отчаяния пить эту дрянь.

На лестнице Данбар сказал:

   — Конечно, вы сыграли наилучшим образом, но сейчас, думаю, настало время сделать ещё один шаг.

   — Какого рода?

От двери шёл сквознячок, приносящий запах чистящей жидкости.

   — Посмотрим, сможете ли вы заставить его выложить карты на стол.

   — К чему? Все они — чёртовы джокеры...

   — О, не думаю, что так. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сказали ему, что у вас есть некие знакомые, которые могли бы захотеть оказать помощь, некие лондонские друзья.

   — Какого рода?

   — Нет необходимости уточнять.

   — Он наверняка захочет узнать.

   — Тогда ему наверняка придётся подождать.

Перед следующим раундом со Шпанглером была краткая интерлюдия, ещё одно короткое мгновение с Зелле. Они встретились в её квартире вечером, когда он не ожидал найти её в одиночестве. По её предложению они отправились на улицу. Недавно прошёл мягкий летний дождик — и воздух ещё был напоен свежестью. Птицы, в основном воробьи, толклись под карнизами. Конечно, они говорили о Шпанглере, но только мимоходом.

   — Тебе он нравится? — спросила она. — Несмотря ни на что, тебе он всё-таки понравился, не так ли?

Зелле... Зелле... всё ещё привыкшая убеждать себя, что дела таковы, каковыми они ей представлялись, а не такие, как на самом деле. Однажды, и чем скорее, тем лучше, ты должна будешь прозреть... Он остро ощущал и прикосновение её руки, и случайное касание плеча. Они вошли в один из наиболее спокойных соседних районов, тех, которым Зелле всегда была склонна не доверять, возможно потому, что она чувствовала: здешние обитатели не одобряют её. Тут были длинные ряды сочащихся водою дубов, каменные нимфы, увитые плющом, утки из гипса, прочные двери.

   — И если я не слишком ошибаюсь, — сказала она, — Руди ты тоже очень нравишься.

   — Неужели?

   — Да, и ты должен принять это как комплимент, потому что ему нравятся немногие.

   — Нет, я не могу себе это представить.

Она высвободила свою руку из-под его руки и повернулась так, чтобы посмотреть ему в лицо:

   — Что это должно означать?

   — Отправляйся домой, Маргарета. Возвращайся в Париж.

Она улыбнулась, вновь беря его руку.

   — Почему?