Любивший Мату Хари

   — Я была слишком обеспокоена из-за своего багажа, чтобы заметить многое. Я, видите ли, натура практичная. Имущество для меня важно... конечно, там мрачные настроения. Война приносит мрачные настроения, не так ли?

   — Даже у союзников?

Она кивнула, наблюдая за детьми на белой дорожке:

   — Полагаю, что так.

   — А гражданские, как они держатся?

   — А как вы думаете? Видите ли, герр Крамер, почему бы вам не забыть о моём багаже и просто им приказать, чтобы прекратили войну. Я полагаю, это в конечном счёте было бы самым полезным. Несомненно, и для моей карьеры. Во всяком случае, мне опять необходимо работать... вы понятия не имеете, сколько стоит мне этот дом.

Он отхлебнул глоток чая:

   — Холодный.

Она вздохнула:

   — Я могу позвонить Анне.

   — Нет, пожалуйста, не беспокойтесь. — Затем, наклонившись вперёд, словно для того, чтобы взять её за руку: — Знаете, я думаю, вы очень разумная женщина, мадам Зелле. Я думаю, при других обстоятельствах мы могли бы стать большими друзьями. В данных обстоятельствах мы можем быть по крайней мере полезны друг другу, выгодны друг для друга.

Она убрала руку:

   — И каким образом мы могли бы быть полезны друг другу?

   — Вы знаете, что голландские коммерсанты больше не могут вести дела во Франции? Это, конечно, приемлемо для британцев, но неприемлемо для меня. Проблема состоит в том, что по случайности я нуждаюсь в услугах путешествующих коммерсантов, чтобы приобретать определённый товар, за который моё правительство готово платить кучу денег.

Она опять играла с крошками.

   — Я не коммерсант, герр Крамер.

   — Нет, вы не коммерсант. Вы великая танцовщица, артистка. Тем не менее, я думаю, вы в вашем положении могли бы помочь мне получить этот особый товар.

   — И какой именно товар?

   — Информацию.

Она смахнула крошки со стола и поднялась. Канал опустел, и плотники ушли, закончив рабочий день. Он стоял за её спиной, когда говорил:

   — Информация, которую мы ищем, не является информацией чрезвычайно деликатной. Я хочу сказать, здесь нет никакой опасности.

   — Конечно, никакой опасности. — Она опять повернулась к нему лицом: — Вы знаете, я и вправду не уверена, злиться мне или смеяться, герр Крамер. Скажите, так что же мне делать?

   — Я надеялся, что вас могло бы заинтересовать моё предложение.

   — О, я заинтересовалась. Мне необычайно интересно, с какой стати вы считаете, что я соглашусь быть шпионкой. Вот для чего всё это, да? Вы хотите, чтобы я стала вашей шпионкой?

   — Буквально, нет.

   — Тогда кем? Секретным агентом, может быть?

   — Думаю, лучше сказать так — корреспондентом.

   — Значит, корреспондентом. Да, иностранным корреспондентом... что, боюсь, также нелепо.

   — Мы дадим и компенсацию. Скажем, десять тысяч франков.

Она вернулась к столу, упёрла руку в бок.

   — На самом деле, герр Крамер, десять тысяч франков не покроют моих затрат. Кроме того, я не намерена возвращаться в Париж. Теперь это мой дом или будет им, если когда-нибудь пришлют мою мебель.

Она проводила его до сада, с рядами прекрасных нарциссов и тюльпанов. На улице ждал лимузин, но она сделала вид, что не замечает его, так же как не замечает, что Крамер сжал её руку, когда предложил свою визитную карточку.

   — На тот случай, если вы передумаете.

Вот и всё, что касается её неудачной вербовки в Голландии, в ту пятницу конца февраля 1915 года. После ухода Крамера она вернулась к себе в дом — снятый у очередного местного коммерсанта, оплаченный бароном Эдуардом ван дер Капелленом, наполовину меблированный предыдущим любовником, которого она почти забыла, — и легла спать. А к ночи, в сумерках, как-то по-особенному синих, она вновь вернулась в сад с коктейлем и «Братьями Карамазовыми». Визитная карточка Крамера, украшенная изящным рельефным узором, с тех пор служила ей закладкой для книг.

Здесь её навсегда запомнят часто прогуливающейся вдоль внешних каналов или потягивающей утренний кофе на веранде. Дети мельком видели её, наблюдающую за ними у края игровой площадки, и, конечно, они узнавали её в магазинах. Благодаря статьям в газетах и рекламе печений «Мата Хари» в декоративной жестяной коробке, казалось, все знали о ней. Несколько человек даже видели её танцующей.

«Гаага — это моё чистилище, — напишет она Грею. — Они терпят меня здесь, но не думаю, что принимают». Она также написала, что чувствует себя хуже остальных женщин, но этого и следовало ожидать, принимая во внимание то, что писали в газетах. Тем не менее днём можно было проводить приятные часы в Мауритцхузе и других музеях поменьше, где обычно собираются студенты. В этот период её жизнь была связана с бароном, но, так как он оказался не особенно требовательным любовником, часто вечера она коротала в одиночестве.