Люблю и ненавижу

А он наконец осознал, что им и невозможно понять друг друга. Есть такие споры между людьми, особенно между мужьями и женами, когда можно говорить хоть до второго пришествия, а  т о ч е к  с о п р и к о с н о в е н и я  не найти. Наоборот, чем дальше разговор, тем больше каждый убеждается в своей правоте, и воздвигается постепенно такая глухая, непреодолимая стена, что сердца обоих начинают закатываться от отчаяния, а кончается все сильнейшей обоюдной тоской. Поэтому Роман прервал Ларису на полуслове и сказал:

— Делай что хочешь (она говорила о разводе). Только замолчи! Замолчи! На минуту. На две, на три… раз уж ничего не понимаешь. Совершенно ничего не понимаешь. — При этом он улыбнулся, но не злорадно, а устало, спокойно, словно давая ей понять, что это не оскорбление, не грубость, а просто просьба, утомление от взаимного непонимания…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

И вот теперь, когда она вдруг еще от одного мужчины услышала: «Замолчи!» — и уже не просьбу, а приказание — от Алеши, — Лариса растерялась, протянула к Алеше правую руку, как бы прося снисхождения, объяснения, а потом всю ее неожиданно пронзило страшное озарение: «Все они заодно… Все! И этот. Все одинаковые…» — и она задохнулась, а когда Алеша повторил, но уже тихо, опустив голову: «Замолчи… замолчи…», она с яростью крикнула ему:

— Мальчишка! Сопляк! Ты еще будешь меня учить!.. — И, хлопнув дверью, вышла из комнаты.

Алеша остался один. Он присел на стул, чувствуя, что внутри у него все дрожит. Это было не отчаяние, не обида, не раскаяние, но просто следствие сильного напряжения всех чувств.

Он переживал не то, что он сказал Ларисе и что ответила она ему, — это, конечно, тоже, но не в такой степени, — а то, что узнал о себе и о ней. Как же это он сразу, давным-давно еще, не понял всего того, что сегодня так хорошо, с таким отчаянием для себя почувствовал? А именно: что не другие лгут, не только другие, но и он, и Лариса, и оба они вместе. Лариса, которую он так уважал за то именно, что она решительно порвала с мужем, потому что он изменил ей: предал, унизил, оскорбил, — Лариса, оказывается, лгала тоже — и лгала всегда. Нет, она не изменила мужу, она никого не обманула, никого не оскорбила, она лгала против своих принципов. Собственный муж Ларисы, изменивший ей с другой женщиной, был виновен, а чужой муж, изменивший своей жене, был не только не виновен, не презираем, но, наоборот, — даже любим Ларисой. В одном случае мы глубоко видим, потому что это касается нас — измена  н а м, в другом глубоко не видим, потому что это уже касается других — измена с нами, но  к о м у - т о. Так почему одного изменника любить, а другого ненавидеть? Как не почувствовала Лариса, что теперь, любя чужого мужа, она не имела внутреннего права называть Романа — особенно при Алеше — подлецом, негодяем, циником, ибо одновременно она называла так и Алешу! Знал он, Роман, что говорил: что он ни хуже, ни лучше других; во всяком случае, не хуже и не виновнее Алеши. Ведь именно с ним пришлось Ларисе узнать, что истинно все-таки то, что истинно.

Впрочем, думал Алеша, самый жалкий и хитрый во всем этом деле он сам. Ну и что же, что чья-то совесть нечиста? И не потому ли он терзается, что как раз сам гораздо виновней других, хотя бы и Ларисы? «Ложь! Ложь! Виновата!..» Да ведь Лариса и в самом деле свободная женщина, она имеет право поступать как ей вздумается. Не бог же она, действительно, чтобы заботиться о  е г о  нравственности. Оттого и мучение, что во всем виноват сам… Что лжец — сам, что негодяй — сам, что подлец — сам, что изменник — сам… Сам, сам, сам… Совершенно во всем. И в первую очередь — сам.

Но тут Алеша вспомнил лицо Ларисы, ее слова: «Мальчишка! Сопляк! Ты еще будешь меня учить!» — и от справедливости и несправедливости этих слов все у него вновь задрожало внутри. Он быстро поднялся и вышел из квартиры.

Было тихо и душно на улице; он выбрался на Малую Бронную, затем прошел дальше, на улицу Алексея Толстого, в магазине купил бутылку пива и выпил ее из горлышка. Потом, засунув руки в карманы, он долго стоял около магазина, внимательно обсматривая каждого редкого прохожего; так же с интересом, как он на них, смотрели на него старушки. Он был похож сейчас на молодого лоботряса, которому от нечего делать хочется подраться. В голове у него все кипело…

Он понаблюдал, как солнце садится за дом; когда оно почти скрылось, он поднялся на одну ступеньку выше и, вытянув шею, снова смотрел за солнцем; оно уходило, он догонял, потом закончились ступеньки — солнце скрылось. Алеша постоял еще и направился в глубь улицы, надеясь в каком-нибудь проеме увидеть солнце; он глядел и так, и этак, но уж солнца больше не было. Алеша вернулся в магазин, купил еще одну бутылку пива и выпил ее; на этот раз он не стал сдавать бутылку, поставил ее на крыльцо, поглядел на нее, поглядел, как на добрую, умную собаку, с которой хочется поговорить, а поговорить нельзя, и ушел от магазина совсем.

— Бутылку сдайте! Ваша? — кто-то крикнул ему, но Алеша не обернулся.