Люблю и ненавижу

Потом присел рядом с ними, долго откашливался, урчало у него нутро, как у столетнего старца; да и весь вид у него был хорош: волосы рассыпались в разные стороны, в глазницах — между веками — скопился гной, губы потрескавшиеся, сухие, руки дрожат, — чтобы скрыть это, он тяжело уперся ладонями в колени.

Полина насмешливыми глазами смотрела на Анатолия в упор, тот не выдерживал, отворачивался, вроде как искал чего-то.

— Зойка, кинь-ка папиросы…

— Разбежалась! Сам кидай себе.

— Эх ты, находка моя зауральская, — поморщился Анатолий. — Норов при сестрице показываешь? Ладно, поживем, поглядим… Завтра же меня не увидишь! — В глазах у Анатолия мелькнула потаенная хитреца.

— Сбежишь? — напрямую спросила Полина.

— Самокомандируюсь, — не запинаясь о порожки трудного слова, честно и весело ответил Анатолий.

— Ладно, посмотрим! — многообещающе проговорила Полина. — В этот раз я тебе безобразий не спущу. Ты у меня в этот раз… Надолго запомнишь Полину!

— Побеждать приехала?

— А ты хочешь, чтобы семья от тебя ревмя ревела, а я спокойно со стороны смотрела?

— Я что-то одно не пойму: ты кто такая? Кто ты здесь такая есть?

— Родня твоя!

— Ха, родня! — ухмыльнулся Анатолий. — Мне вон даже жена не родня, так еще ты объявилась на мою голову.

— Как это — жена не родня? — не поняла Полина.

Анатолий вздохнул; глаза его наконец прояснились, обрели осмысленное выражение; потом дотянулся до папирос, чиркнул спичкой:

— А кто она мне по крови? Так, сожительница… — принялся развивать свою мысль Анатолий. — Дети — другое дело, они родные по крови. А жена — нет, она случайный человек. Могла она быть, могла другая, вот хоть ты, к примеру… Верно я говорю?

— Я? Держи карман шире! — откровенно рассмеялась Полина.

— А что? Образованием вознеслась высоко, ага? Иль я слишком близко к земле ползаю?

— Ты дурака-то из себя не корчь! Образование тут ни при чем. Был бы человек стоящий, остальное для нашей сестры не имеет значения.

— Имеет, — твердо возразил Анатолий. — Еще как имеет. Борька твой — он, думаешь, на тебя посмотрел бы, не будь у тебя диплома?

Но тут уже не выдержала Зоя, решила укоротить немного язык муженьку:

— До чего хитер-то, а? Ему говорят — ты такой-сякой-разэтакий, а он свое талдычит: вы образованные!.. Нашел чем попрекать людей — образованием! Взглянул бы лучше на себя…

— Защищает сестрицу… — дымя папиросой, усмехнулся Анатолий. — А того не понимает, чего ради она сюда примчалась… Как же, мы люди темные, лошадки навозные, а она — благородная, образованная, спасать нас приехала, меня, темного неуча, просветить захотела, семью-родню оградить… А не выйдет, слышь, Полька, не выйдет у тебя ни хрена! Вот тебе крест — не выйдет!

— Посмотрим, — спокойно обронила Полина. — Э-эх, — вдруг удрученно вздохнула она, — нет на тебя такой бабы, как я! Пользуешься добротой Зойкиной, отходчивостью ее. А попадись ты мне — я б тебя вот так в кулак сжала, — Полина, вытянув вперед руку, показала, как бы она это сделала, — пискнуть бы не успел, а уж сквозь пальцы отжатым соком полился… понял?

— Видит око, да зуб неймет. — Анатолий дважды — резко, зло — ткнул папиросой в блюдце, потушил ее. — Ладно, набалакался тут с вами. Хватит, сыт по горло!

— Куда это собрался еще? — насторожилась Зоя.

— На кудыкину гору! Сказал же — завтра в командировку. К директору надо заглянуть.

— Не хватило, что ли? — Зоя, ощущая поддержку Полины, разговаривала с мужем необычно твердо, зло, с чувством праведности в голосе.

Анатолий, ничего не ответив, наскоро оделся («Поля вон рубаху тебе привезла!» — крикнула вдогонку Зоя, но Анатолий и бровью не повел), хлопнул дверью и был таков.

Утром, толком ничего не объяснив Зое, Полина куда-то ушла. Анатолий, конечно, дома не ночевал — такое за ним водилось, так что Зоя вновь осталась одна. Странное дело, она даже испытывала некоторое облегчение, что никого сейчас нет рядом; вот думала, особенно когда писала Полине письмо, что приедет сестра — приструнит Анатолия да и ее, Зою, поддержит немного, и будет хоть полегче жить, да, видно, все это только пустые мечтания… Анатолия-то Полина приструнила, а потом, когда он ушел бог весть куда, она вдруг набросилась на Зою: где там пожалела, наоборот — давай ругать на чем свет стоит! И главное ее слово было: разве можно так мужика распускать? Можно ли так позволять ему садиться на бабью шею — она что у тебя, шея-то семижильная? любую нагрузку выдержит? Эх, Зойка, Зойка, смотри, не только себя загубишь — детей, главное, потеряешь, с тебя же потом спросят: почему, мать, позволила этому ироду издеваться над нами и над собой?

Долго эти упреки слушать Зоя не смогла, а что отвечать, тем более не знала, ну и расплакалась в конце концов. Полина, редко когда сама плачущая, не терпела женских слез (эта черта у нее была чисто мужская, шла, видно, от отца — Авдея, который, если баба плакала, не жалел ее, а наоборот — еще сильней озлялся против нее), поэтому на слезы Зои Полина только махнула рукой:

«Поплачь, поплачь, а я пока в огород загляну…»