Люблю твои воспоминания

Я стою в прихожей, глядя на фотографии вокруг, и вдыхаю этот запах. Запах, который каждый день носит за собой папа, как улитка носит свой дом. Я всегда думала, что это запах маминой готовки, разнесшийся по комнатам и проникший во все вокруг, включая обои, но после ее смерти прошло уже десять лет. Может быть, этим запахом была она, может быть, это все еще она.

— Скажи на милость, зачем ты нюхаешь стены?

Я подпрыгиваю, испуганная и смущенная тем, что меня застукали, и прохожу на кухню. Она не изменилась с тех пор, как я здесь жила: такая же чистая, как и в тот день, когда мама покинула ее, ничто не передвинуто, даже ради удобства. Я смотрю, как папа медленно передвигается по ней, опирается на правую ногу, чтобы залезть в нижний шкаф, а потом использует лишние дюймы своей левой ноги как персональную скамеечку, чтобы достать что-то сверху. Чайник шумит, закипая, «лишком громко, делая разговоры невозможными, и я рада этому, потому что папа сжимает ручку так сильно, что у него белеют костяшки пальцев. В левой руке, которой он упирается в бок, зажата чайная ложка, и это напоминает мне, как раньше он так же держал сигарету, прикрывая ее рукой, покрытой желтыми никотиновыми пятнами. Он смотрит в свой идеальный сад и скрежещет зубами. Он зол, и я снова чувствую себя подростком, ожидающим выговора.

— О чем ты думаешь, папа? — спрашиваю я, лишь только чайник перестает подпрыгивать, как фанаты на переполненных трибунах стадиона Крок-парк во время финала чемпионата Ирландии по футболу.

— О саде, — отвечает он, стискивая зубы.

— О саде?

— Эта проклятая соседская кошка все время писает на розы твоей матери. — Он сердито трясет головой. — Пушистик! — Он вскидывает вверх руки. — Так она его зовет. Что ж, Пушистик не будет таким пушистым, когда попадет мне в руки. Я буду носить одну из тех красивых меховых шапок, которые носят русские, и станцую гопак перед домом миссис Хендерсон, пока она в спальне будет заворачивать дрожащего Лысика в одеяло.

— Ты действительно думаешь об этом? — недоверчиво спрашиваю я.

— Ну, не только, дорогая, — признается он, успокаиваясь. — Об этом и о нарциссах. Недолго осталось до времени весенних посадок. И немного крокусов. Мне нужно достать несколько луковиц.

Приятно сознавать, что конец моего брака не стоит для моего отца на первом месте. Как и на втором. В списке он после крокусов.

— И подснежники тоже, — добавляет он.

Я редко бываю в этом районе в столь ранний час. Обычно в это время я на работе, показываю здания в городе. Сейчас, когда все на службе, здесь так тихо, и мне интересно, чем папа может заниматься в этой тишине.

— Что ты делал до того, как я появилась?

— Тридцать три года назад или сегодня?

— Сегодня. — Я стараюсь не улыбаться, потому что знаю, что он говорит серьезно.

— Кроссворд разгадывал. — Он кивает на кухонный стол, где лежит газетный лист, полный головоломок и загадок.

Половина уже решена. — Я застрял на шестом. Посмотри на него. — Он приносит на стол чашки чая, умудряясь не пролить ни капли. Всегда устойчивый.

— Кто из влиятельных критиков сказал про одну из опер Моцарта, что в ней «слишком много нот»? — читаю я вслух.

— Моцарт! — Папа пожимает плечами. — Вообще про этого парня ничего не знаю.

— Император Иосиф второй, — говорю я.

— Ничего себе! — Папины брови-гусеницы от удивления поднимаются вверх. — Откуда ты это знаешь?

Я хмурюсь:

— Наверное, слышала об этом где-нибудь… это дымом пахнет?

Он выпрямляется и нюхает воздух, как ищейка:

— Тост подгорел. Поставил на слишком сильный нагрев и сжег его. А больше хлеба нет.

— Вот незадача! — Я качаю головой. — Где мамина фотография из прихожей?

— Которая? Там тридцать ее фотографий.

— Ты считал? — смеюсь я.

— Я же их все прибивал! Всего сорок четыре фотографии, так что мне нужны были сорок четыре гвоздя. Я пошел в скобяную лавку и купил пачку гвоздей. В ней было сорок гвоздей. Они заставили меня купить вторую пачку всего из-за четырех лишних гвоздей. — Он поднимает вверх четыре пальца и качает головой. — У меня до сих пор лежат оставшиеся тридцать шесть в коробке с инструментами. Куда, куда катится этот мир?..

Забудьте про терроризм, преступность и глобальное потепление. Доказательство крушения мира, по его мнению, заключается в тридцати шести гвоздях в коробке с инструментами. Возможно, в этом он прав.

— Так где она?

— Там, где и всегда, — говорит он неубедительно. Мы оба смотрим на закрытую дверь кухни. Я встаю, чтобы пойти в прихожую и проверить. Такие вещи делаешь, когда в твоем распоряжении много свободного времени.

— Стой! — Он резко протягивает ко мне дрожащую руку. — Садись, я сам проверю. — Он закрывает за собой дверь кухни, чтобы я не видела, что за ней происходит. — С ней все в порядке! — кричит он мне. — Привет, Грейси, твоя дочь беспокоилась о тебе. Дум ала, что не видит тебя, но ведь ты же была все время и наблюдая за тем, как она нюхает стены и подозрение, что в доме пахнет сгоревшей бумагой. Она совсем с ума сошла — оставила мужа и отказалась от работы.