Люблю, убью, умру...

Мы расположились на веранде — самовар как раз вскипел, и я стала рассказывать Нине Ивановне о себе — чем занимаюсь, откуда у меня ее адрес… Она слушала меня благосклонно, кивала головой, потом сказала, что хорошо знает Викентия Петровича, поскольку племянница оного живет за соседним забором. Словом, мы очень быстро расположились друг к другу. Варенье было выше всяких похвал.

— Я долго ждала, что кто-нибудь придет насчет наследия моего покойного дедушки, — сказала Нина Ивановна. — В самом деле, что мне делать с его бумагами? Выбросить жалко, отдать в какой-нибудь музей — так я не знаю, в какой, как именно это делается… Хотя, мне кажется, особой ценности в документах нет. Старые письма, черновик его романа. Андрея Дмитриевича Калугина то есть. Да и не бог весть каким гением он был, если не во всякой энциклопедии его имя можно найти…

— Узким специалистам он хорошо известен, — поспешила вставить я.

— Ну, разве что узким… — махнула рукой старушка. Она выглядела очень опрятной, чистенькой, и от нее ощутимо пахло какими-то старыми духами — то ли «Вечерней Москвой», то ли еще чем-то подобным… Она мне очень нравилась, в ней было то рассудительное спокойствие, которое нынче редко в ком встретишь.

— Черновик романа «Бледный ангел»? — переспросила я.

— Да, сейчас принесу…

Это уже было удачей — поскольку мне в архивах попался сокращенный вариант, какие-то отрывки.

Нина Ивановна притащила кучу бумаг, и я принялась копаться в них. Множество писем, и среди них, кажется, одно (о, несомненная удача, если я не ошибалась!) принадлежало перу Максимилиана Волошина, а другое было посланием Александра Блока. А вот и роман Калугина — стопка пожелтевших страниц текста с дореволюционным правописанием.

— Отлично, — сказала я, с наслаждением перебирая бумаги. Они представляли несомненный интерес. Особенно для меня.

— Вот и хорошо, — благодушно кивнула старушка. — Забирайте себе. На здоровье.

— Как?! Вы отдаете мне все это? Вот так, просто…

— Вот так, просто. Мне-то оно зачем? А вам как специалисту очень даже пригодится. У меня пропадет, окажется на свалке рано или поздно, а вы сохраните, найдете применение. Что нужно, отдадите в музей какой-нибудь…

— Спасибо, что вы мне доверяете, — покраснела я.

— Да не за что! — махнула она рукой.

В это время на перила веранды шлепнулось несколько тяжелых капель.

— Дождь, — задумчиво произнесла Нина Ивановна. — И наверняка затяжной. Как незаметно прошло лето…

— Да, — растерянно произнесла я. — А я зонтик забыла…

— Ну, это ерунда, — великодушно сказала моя старушка. — Переждите дождь здесь, я же вас не гоню…

Нина Ивановна пригласила меня в дом, но я отказалась — было так приятно и грустно смотреть на сад, который поливал августовский дождь. Тогда она зажгла свет на веранде, принесла мне теплую шаль, которая тоже пахла духами времен соцреализма.

— Хотите наливки? — вдруг предложила хозяйка. — У меня есть рябиновая, прошлого года… Очень хорошо согревает.

— А давайте! — решила я пуститься во все тяжкие. Нина Ивановна принесла бутыль из толстого темного стекла, и мы вместе выпили по рюмочке, глядя на темнеющий сад. Она рассказывала о своих родителях, потом о раннем детстве. Темнело, мошки вились вокруг лампы. Дождь немного стих. Нина Ивановна перешла в своем повествовании к событиям ее молодости, заговорила о первом знакомстве с покойным мужем.

— Господи, уже поздно! — спохватилась я. — Я, пожалуй, пойду…

Где-то далеко шумели электрички.

— Дело ваше, конечно… — заволновалась моя собеседница. — Но, может быть, вы останетесь? Одиннадцатый час… Если честно, мне страшно отпускать вас одну. Я бы вас проводила до электрички, но, боюсь, не дойду…

— Вот еще, провожать меня!

И тут, как назло, снова припустил дождь. Сад стоял темный и мокрый, и мне вдруг стало страшно выходить в него.

— Оставайтесь, — решительно произнесла Нина Ивановна. — Комнат у меня много, переночуете. В прихожей телефон — позвоните, предупредите своих домашних.

— Мне некого предупреждать, — призналась я. — У меня никого нет.

Старушка несколько раз моргнула, словно ей было жаль меня, сиротинушку, а потом сказала, как будто оправдываясь:

— Ну, это ничего… А у меня вот только сын есть.

— Но живет он не с вами? — спросила я.

— Снимает квартиру в городе и большую часть времени проводит там. Он поет…

— Певец? Это здорово…

Я представила элегантного мужчину, певца, артиста.

— Да как сказать… Саша поет в ресторане.

Ну, неплохая профессия, — великодушно произнесла я. Представительный баритон в моем воображении тотчас же трансформировался в ресторанного Орфея, ведущего довольно сомнительный образ жизни. Если бы этот Саша был здесь, я бы ни за что не осталась ночевать. Мне почему-то ужасно жаль стало Нину Ивановну, хотя ничего плохого про своего Сашу она не сказала.

Мы посидели еще немного на веранде, а потом дружно решили, что пора спать. И в тот самый момент, когда мы уже поднимались из-за стола, невдалеке раздался шум мотора. Кто-то явно собирался заехать во двор к Нине Ивановне.