Люблю, убью, умру...

Ее красота всегда была столь поразительна, что Андрей порой не замечал, что на ней надето, как прибраны волосы… Однажды, на старом пруду, он видел ее обнаженной. Вот и сейчас он не сразу увидел ее наготу — странное, парадоксальное явление…

Но потом, когда понял, когда осознал… Старый сатир, вот кому она досталась! Карасев уговорил ее, заколдовал словами, заставил совершать поступки немыслимые, недопустимые для непорочного ангела, он сделал из Дуси развратную эмансипе… Господи, если б Кирилл Романович узнал об этом!

Андрей, превратившись в соляной столп, смотрел в приоткрытую дверь. Он не мог пошевелить и пальцем.

О, женщина…

Дуся, облокотившись на руку, лежала на небольшом возвышении, задрапированном белой тканью. Волосы, точно змеи, были разбросаны по плечам, тяжелыми кольцами спускались на грудь. Господи, эта грудь с темными сосками… тонкая талия, которую, казалось, можно охватить двумя ладонями, изгиб бедра, изящные, узкие щиколотки, нежнейшее голубое свечение, которое шло от кожи…

Это была она и не она.

Андрей помнил ее девочкой, в которой только проглядывал намек на женственность. Сейчас же перед ним была уже женщина. Троя погибла из-за Прекрасной Елены… Черт, самое время вспомнить Гомера!..

Карасев стоял к Андрею спиной, и было видно, как он быстрыми, нервными мазками рисует Дусю — портрет находился на последней стадии завершения. Что ж, оказывается, сеансы начались давно…

Теперь Андрей смотрел уже не на Дусю, а на картину. Карасев и здесь не смог не соригинальничать! Он изобразил свою модель лежащей на снегу — вот почему фоном служило небрежно скомканное белое полотно, с холмами и впадинами, с тенями и полутонами — очень легко было вообразить его неровной снежной поверхностью.

Из широкого окна за Карасевым лился пронзительный, мутный ноябрьский свет. Были видны деревья, черно-белые, на ветвях еще висели жухлые мертвые листья, не успевшие опасть. Свет этого дня, это тоскливое, мрачное настроение создавали странный контраст обнаженной девушке на полотне. Белое на белом. И черные косы, и темные тени вокруг глаз, змеистый печальный абрис темных губ…

Этот портрет был в сто тысяч раз прекраснее и страшнее того, детского портрета, где Карасев изобразил Дусю на цветущем лугу, в легком газовом платье. Новая Дуся была другой. Более настоящей, что ли? Карасев как бы вытянул на поверхность ее истинную суть. Какую? Очень просто — быть погибелью для мужчин. Еще одна разрушенная Троя…