Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк

– Мадонна… – он почти верил, что он – снова там, черт знает сколько времени назад, и нежный язык, облизывающий головку – ее, и шелковые пряди в его пальцах – ее, и она возьмет чертово кольцо, выйдет за него замуж… – Мадонна!..

Он кончил в чужой рот – ослепительно, болезненно ярко осознавая, что ее здесь нет. Только мечта, имя и случайное сходство. Только образ перед глазами – желанный и ненавистный до сумасшествия. Как доза.

И лишь через несколько секунд понял, что образ – на самом деле она. Настоящая. Стоит в трех шагах от него, смотрит, прикусив губу.

Сердце обвалилось куда-то вниз, замерло. Сумасшедшая, больная надежда – она искала меня? она хотела… меня? – обожгла, как ледяная текила. Такая же горькая и соленая. Такая же опьяняющая.

Он почти шагнул к ней, почти позвал. Слава богу, не успел – опомнился. Звать ее? Зачем? Опять в ответ на любовь получить насмешки? Опять радоваться, что на него обратили внимание, что его хотят, надеяться на невозможное – и дать снова себя высмеять? Нет. Ни за что больше. Никогда. Она – такая же.

Она просто хочет им попользоваться. Снова.

Обойдется. Он не будет больше унижаться перед ней. Даже если готов выть от пустоты и одиночества. Нет. Хватит.

– Хочешь облизать конфетку, детка?

Она вспыхнула, раздула ноздри – о да, злись, детка, злись! Больше тебе не удастся выставить меня голым перед толпой. Одного раза более чем достаточно… черт, как тебе идет злость… так бы и… помнишь, как я имел тебя в туалете клуба караоке? Как ты орала и царапалась, помнишь?..

Она не ответила. Сжала губы и показала фак. На пальце блеснуло кольцо.

Леди, мать вашу, Говард, чтобы тебя черти драли! Напомнила, сучка, сразу – обо всем.

Что у него кольцо – не взяла. О да, отмазалась красиво. Он даже поверил, придурок.

Что в «Зажигалке» сделала все, чтобы он ее не узнал. И ведь он снова поверил, что это вышло случайно, что он сам виноват во всем!

Что две недели морочила ему голову, не ответила ни на один звонок, ни на одно письмо, чтобы он мучился виной и неопределенностью.

Что едва представилась возможность, вцепилась в Кея. Заморочила ему голову, о, она это умеет! И теперь собирается замуж. Не за психованного саба, разумеется, а за лорда и миллиардера.

Напомнила о том, как Бонни перед сессией сам отдал это кольцо Кею. На сохранение. Таскал его с собой, надеялся, что она ответит, простит, поймет, что она любит…

Любит? Придурок. Сколько раз тебе нужно обжигаться, чтобы усвоить: любовь существует только на сцене. Любовь – это обман, морок, нитки для глупых доверчивых кукол! Сладкая липкая приманка для идиотов. Таких, как он сам.

Сучка. Ненавижу.

Не-на-ви-жу, – в такт тяжелому дыханию, в такт удаляющемуся цокоту каблучков.

Ушла.

Опять ушла.

Это же хорошо, что ушла. Что больше не врет, не заманивает, не обещает невозможного.

Еще бы не было больно, словно из него выдрали все внутренности, оставив пустоту в кровавых ошметках. Непонятно, почему он до сих пор жив. И дышит.

– Поехали ко мне, – раздался чужой неприятный голос.

У его ног что-то зашевелилось. Поднялось. Улыбнулось. Откинуло волосы «соблазнительным» жестом. Погладило по яйцам – напряженным до звона, будто он не кончил только что. Будто он хочет трахать это чужое, незнакомое и ненужное, отвратительно пахнущее сладкими духами, отвратительно хватающее его за член.

Гадость какая.

– В другой раз, детка. – Он отодвинул сучку от себя, застегнул брюки. – Отвали.

– Думаешь, она тебе даст? Ну-ну, мечтай, – хмыкнула сучка и отступила на шаг. – Тебя послали на хер, парень. Так уж и быть, могу тебя утешить.

– Да иди ты, – Бонни отодвинул ее плечом и пошел прочь.

– Дрочи, придурок!

Ему вслед зло и пьяно засмеялись.

Нью-Йорк, за десять дней до премьеры

Похоже, Кей забыл про его телефон. Ни в субботу, ни в воскресенье, пока Бонни отсыпался у себя в гостинице под бдительным присмотром Томми, ему ничего не прислали – ни телефона, ни записки. Ни обручального кольца. В понедельник он предсказуемо забыл – и о телефоне, и о кольце, и обо всем на свете. Только часов в девять вечера, когда Том волевым решением прекратил Содом и Гоморру, а другу и соавтору вручил хот-дог из ближайшей забегаловки, вспомнил. Даже спросил у Люси, не приносили ли ему телефон в театр, и устало пожал плечами, когда та ответила «нет».

– Пошли поужинаем нормально, – похлопал его по плечу Том. Бонни поморщился: спина и плечи все еще болели. – И выпьем. Тебе сегодня надо выпить, дружище.

– Выспаться мне надо, – буркнул Бонни в ответ.

После сегодняшнего апокалипсиса не было сил даже высказать другу и соавтору, какая он бесполезная свинья, как только дело доходит до превращения гениальной задумки в реальный спектакль. Да и толку-то? Том, похоже, до сих пор не отличает прожектор от софита, а художника по костюмам считает посланцем сатаны. Зато сегодня не ноет. И хот-дог принес. А утром помог со спиной.

Ладно. От Тома тоже бывает польза.