Любой каприз за вашу душу

Вылезая из такси около нашего дурдома, я внимательно оглядела стоянку, но ни посторонних лимузинов, ни белого «Бугатти» не обнаружила. Что ж, мистер Джеральд вполне может себе позволить отоспаться после тяжелых выходных, ибо начальство никогда не опаздывает. Я бы тоже могла, если бы меня не подняло чуть свет взбесившееся вдохновение. Я увидела начало нового романа, причем такое начало… о… это будет совершенно не похоже на то, что я писала раньше. Это будет… Букер, Оскар и Нобелевка, если только Бонни Джеральд не убьет меня раньше и не натравит свое мафиозное семейство.

Да. Я напишу роман о Бонни. Как есть. Назову его «Мадонна и больной ублюдок». Там будут дядя Джузеппе, Сирена и Франческа, будут Фил, Том и Люси. Под другими именами, но суть-то не в именах. Наверное, будет еще много всякого – я кое-что узнаю в следующую субботу, я же ему обещала встречу…

О да. Да! Я напишу это!

Полностью поглощенная новой идеей и чесоткой в кончиках пальцев, я влетела в раздевалку, сбросила уличные кеды, расцеловала попавшуюся под руку Барбару (очень печальную, но с этим я разберусь потом) и сбежала на свое законное место в уголочке около кофемашины. С ноутом, разумеется. Пока нет ни Бонни, ни Сирены, я могу написать кусочек первой сцены – ЛА, дождь, Бонни с завязанными глазами на пороге бунгало. Бог ты мой, кто бы мог подумать…

Перед глазами мелькнула почти забытая картина: Кобылевский укоризненно выговаривает мне за ужасные манеры, несдержанность, эпатаж и прочую непристойность. Писать роман о себе, это же публичный стриптиз! Это кошмар как неприлично! Неужели ты думаешь, что ты, ничтожество, можешь быть кому-то интересна…

Да! Да, я могу быть интересна. Нет, я не ничтожество. Нет, я больше не жена трусливого эгоистичного мудака. Да, я буду писать роман и о себе тоже, потому что я устала бояться, устала прятаться. Я хочу быть свободной! Я напишу этот чертов роман, и пусть Кобылевский хоть лопнет от досады, потому что про него я тоже напишу как есть.

Похоже, я выпала из реальности часа на полтора. Том репетировал какую-то массовку (солистов вызвали после обеда), кто-то где-то о чем-то спорил – я не вникала, кто-то где-то зачем-то орал – я тоже не вникала. Зато первый эпизод сотворился влет, со скоростью взбесившейся пишмашинки. И только поставив циферку в начало следующей главы, я выдохнула, потянулась и позволила окружающему бедламу достучаться до моего сознания.

О да. Бедлам был что надо. Я даже не смогла определить, какую именно сцену пытается поставить Том, да и он сам был слишком печален, чтобы думать всерьез о такой ерунде. Ансамбль тоже был слишком занят определением нового статуса отдельных своих членов: Барбара, сдвинутая с роли Квазимоды вовремя подсуетившейся Элли, вернулась в массовку, и теперь все гадали, останутся ли они вообще в спектакле или Сирене втемяшится заменить весь состав. Идея «начхать на Сирену, не она тут режиссер» даже не обсуждалась.

М-да. Теперь я, кажется, понимаю, почему Джерри торчит на репетициях даже тогда, когда ему тут и делать-то по идее нечего. Очень, просто очень не хватает здорового итальянского мата! Даже жаль, что я так не умею, да и сегодня пробовать неохота. Я ж не знаю, до чего они там на самом деле договорились с Сиреной.

Закрыв ноут, я занялась кофемашиной. Бедняжку Тома надо поддержать и отвлечь до прихода подкреплений.

Подкрепление явилось, когда Том сделал первый глоток капучино с ударной дозой имбиря и корицы. Явилось, окинуло руины ансамбля скептическим взором, фыркнуло в сторону Тома, мол, работать вы тут даже не пытаетесь, и скомандовало:

– Оборванцы, прогон сцены. Бегом!

Ансамбль проснулся, заткнулся и бодренько потопал на исходные позиции. Облегченно выдохнув, Том ушел с кофейком в уголок. На нем крупными буквами было написано: котик сдох, труп не кантовать.

– Мне двойной с шоколадом, – бросил мистер Джеральд в мою сторону, не поворачивая головы.

А я чуть не рассмеялась. Вот он, мой нежный ангел, любуйтесь. «Ах, мадонна, я вижу тебя…» Ага. Три раза. Видишь ты хоть что-то, кроме себя и своего мюзикла. Гений.

Пока я делала пол-литра термоядерного кофе с шоколадом, Джерри приводил в чувство труппу: упали, отжались, плохо отжались, еще разок и поактивнее, поактивнее!..

– Стоп! Барбара, какого черта ты делаешь в ансамбле, и где Элли? Элли, japona mat`!..

В голосе Джерри было столько офигения, что я машинально обернулась.

Элли стояла в дверях зала с видом «я здесь хозяйка», причем вместо репетиционной футболки на ней красовался золотистый кардиганчик от даже думать боюсь какого крутого модельера, просто-таки кричащий «я вам не по карману». Зуб даю, с чужого плеча, уж больно стиль характерный.

Ой, что сейчас будет…

Я не ошиблась. У Бонни Джеральда очень, очень выразительная пластика, и если ему хочется кого-то убить – это заметно с любого ракурса. – Если ты не работаешь, detka, покинь площадку, – сказал он тихо.

Так тихо, что летела бы тут муха, она бы его заглушила. Но дурных мух, чтобы летать в эпицентре взрыва, не нашлось. Кроме Элли. Она сделала наивные глазки: