Любой ценой. Том III

–Ничего ты не осознаешь, Мика! – мрачно осадил меня Интарс, – настоящее осознание наступает лишь в тот момент, когда ты обнаруживаешь у себя на теле характерное покраснение от комариного укуса. Москиты в Африке сильно отличаются от наших подвальных комаров, которые сразу прячутся, как только ты включил свет. У нас и лесные комары ведут себя по-другому – летит, гудит, потом сел и основательно примеряется, куда бы воткнуть свой хоботок. Здешние твари могут виться вокруг тебя бесконечно долго, но, если ты не успеешь поймать москита и позволишь ему сесть, кусает он сразу. А там уже вариантов масса: четыре вида малярии, желтая лихорадка и еще куча всяких вирусов, которыми Африка натуральным образом кишит. Цены на лекарства астрономические, толковые доктора и продвинутое медицинское оснащение есть только в гуманитарных миссиях и закрытых клиниках для экспатов, но даже при надлежащем лечении, иностранцы в Гвинее мрут, как мухи. Кстати, малярией можно заражаться и болеть снова и снова, пока в один чудесный день у тебя не отвалится печень. Я как-то около недели пролежал в лёжку с диким ознобом, температурой под сорок и невыносимой ломотой в суставах. Лечили меня классическим способом – хинином, и у меня трое суток не прекращались галлюцинации. Мне повезло, и я оклемался достаточно быстро, а вот одному моему приятелю повезло меньше, и он уехал домой в мешке. Местные тоже поголовно болеют, «Врачи без границ» и прочие организации лечат их целыми племенами, но это сущая капля в море. Пять лет назад в Западной Африке вспыхнула эпидемия лихорадки Эбола, в Гвинее было объявлено чрезвычайное положение, и я до сих с содроганием вспоминаю, какой ад на земле тогда здесь творился. Государственная граница была закрыта, авиарейсы отменены, и я застрял в эпицентре распространения вируса на неопределенный срок. Часть сотрудников нашего посольства экстренно эвакуировали по дипломатическим каналам, а для оставшихся в Гвинее ввели строгий карантин, экспатов тоже оперативно вывезли спецбортами, но меня с моим полулегальным статусом все эти меры естественно не коснулись. Первое время в стране действовало всего два лечебных центра, в Конакри и в Гекеду, позже французский красный крест открыл отделение в Масенте. Никто не знал, что это за болезнь, как она передается и чем лечится. Среди местного населения началась паника, которая постепенно переросла в чистое мракобесие. Дошло то того, что бригады, занимавшиеся ликвидацией очагов заболевания, вынуждены были скрываться в лесах, опасаясь за свою безопасность. Я находился тогда в Форекарии – шахтерском поселке на западе Гвинеи, вблизи границы со Сьерра-Леоне. Летальность среди зараженных вирусом Эбола достигала 80%, причем, число заболевших и умерших врачей также составляло пугающую величину. Но самое страшное заключалось в другом. Люди в Форекарии будто обезумели, они нападали на медработников, на распылявших хлорную известь дезинфекторов, на эпидемиологов ВОЗ, крушили оборудование, жгли автомобили, а самый вопиющий случай произошел, когда разъяренная толпа атаковала добровольцев Красного Креста прямо в ходе захоронения тела умершего от Эболы. Останки были излечены из могилы, вытащены из герметичного мешка и спрятаны где-то в поселке! Суеверные гвинейцы всерьез полагали, что врачи ответственны за появления вируса в общинах, семьи умалчивали о заболевших родственниках и тайно проводили погребальные обряды под покровом темноты, по всей стране одна за другой возникали «теневые зоны», куда был заказан вход иностранным докторам. Врачам не удавалось даже установить цепочку контактов – местные категорически отказывались называть имена супругов, детей или соседей, считая, что тем самым они автоматически обрекают их на верную гибель. В таких условиях бороться с вирусом было невероятно сложно, и обстановка в Гвинее стремительно ухудшалась. Лидеры общин уничтожали даже школьные аптечки и не пускали медиков на территорию поселений, люди продолжали целовать покойников, поедать мясо летучих мышей и пренебрегать элементарной гигиеной вроде мытья рук, хотя по мнению специалистов остановить эпидемию можно было, просто соблюдая нехитрые правила. Вирус Эболы не сильно живуч и не передается воздушно-капельным путем, но антисанитария, приверженность традициям и враждебное отношение к врачам привело к катастрофе. Поначалу я отчаянно искал способы покинуть Гвинею, но соваться в посольство было нельзя, а других вариантов мне упорно не подворачивалось. В приграничных государствах дела обстояли еще хуже, например, в Сьерра-Леоне улицы были усеяны трупами… Бежать мне было некуда, смерть неотступно следовала за мой по пятам и едва меня не догнала. Скажу только, что я ее обманул, но и лучше не спрашивай, как мне это удалось. Поверь мне, цена была очень высока… После долгих месяцев кошмара эпидемия усилиями международных организаций понемногу пошла на спад, я смог вернуться в Столицу, но Африка меня так и не отпустила. Когда меньше года спустя я вновь приехал в Форекарию, я столкнулся с тем, что выжившие после Эболы стали изгоями в своих общинах. Родственники шарахались от них, как от прокаженных, боялись к ним прикасаться, считали их проклятыми… Этих несчастных людей никто не брал на работу, они голодали, им отказывались продавать товары на местном рынке, свои же близкие выгоняли их из дома. Я дал отверженным работу – изнурительную, низкооплачиваемую, но для них и это было спасением. Тогда я лишний раз убедился, насколько жестоко устроен мир, но именно в Африке концентрация жестокости превосходит грани разумного. Это чувствуется повсюду, я бы сказал, жестокость витает в воздухе, здесь и поныне господствует модель «хищник-жертва», эдакий закон джунглей, слегка адаптированный под современные реалии, и если ты вдруг окажешься в роли добычи, не жди пощады от охотника.