ЛюБоль 2 (СИ)

Я ответила твердым отказом, и Мира сказала, что попытается найти для нас еду. Но все, что им удавалось принести, это были лишь подаяния монаху за молитвы. У меня начало пропадать молоко, и Вадик теперь почти не спал. Он кричал от голода, а я ходила с ним по комнате, укачивая и чувствуя, как от слабости у самой подгибаются колени. Я боялась говорить Мире, что меня все чаще и чаще лихорадит и бросает в пот, а иногда я так сильно мерзну, что потом не чувствую своих пальцев. Мне было страшно, что она начнет уговаривать меня ехать в Храм к отцу Димитрию. Ведь Ману так близко. Осталось подождать совсем чуть-чуть, и пусть мой жестокий палач сам вершит мою судьбу. Я устала бегать и прятаться. Я устала надеяться на чудо. Чудес не бывает. Не в нашем мире и не для меня. Теперь я с горечью понимаю, что ошибалась даже в этом. Чудеса люди вершат своими руками… я же погружала себя в ад ошибкой за ошибкой.

Мне становилось все хуже, а малыш так громко кричал, что, казалось, у меня разрываются барабанные перепонки. Он кричит, а я плачу, пытаясь выдавить из груди хотя бы каплю молока. Заматываю крошки хлеба в материю и даю ему пососать, но это ненадолго, как и теплая вода. Иногда молоко все же прибывало, если мне удавалось поесть и много пить…Но оно было таким жидким, таким водянистым…и появлялось все реже и реже. От отчаяния я рвала на себе волосы, а лихорадка все усиливалась. Я уже не могла встать с постели и скрывала это так долго, как могла, прикрываясь тем, что Вадим только уснул, и я не хочу его тревожить, если встану он проснется. А спал он теперь все дольше… и мы все знали почему – ребенок голодал. О, Боже, будь он постарше, я бы отрезала себе руку или ногу и дала ему поесть! Но он слишком мал, он настолько крошечный, что у меня сердце сжималось при взгляде на его личико и на сморщенные кулачки. Я не отходила от него ни на шаг, пока Миран вдруг не увидела, как меня трясет, пока я пытаюсь приложить Вадика к груди. Она тронула мой лоб через материю и в ужасе отняла руку.

– У вас жар! Вы больны! Вот почему нет молока. Малышу нужна кормилица или хотя бы козье молоко. Вы погубите и себя, и его своим упрямством. Нам нужно согласиться с монахом и ехать в Храм. Потом мы что-то придумаем.

Я отрицательно качала головой и со слезами пыталась приложить малыша к груди. Он кричал все слабее, а у меня сердце разрывалось от ужаса. Пока мне не стало настолько плохо, что я не смогла даже взять его на руки. Тогда я начала просить их уйти без меня. Идти в Храм или пробираться в Теменьково, а может быть, вернуться в Болота. Они справятся сами. А я… мы с Вадиком останемся здесь. Мы будем ждать его отца. Мира кричала, что я обезумела, она падала передо мной на колени и умоляла сжалиться над ней, когда я начала её гнать. Она целовала мне ноги и просила позволить ей увезти нас, не принимать жутких решений. Ведь Ману может и не зайти в эту деревню, он может пройти мимо, а дома просто сжечь. Он может и вовсе обойти Теменьково…И даже если найдет меня, то кто сказал, что цыган меня пожалеет. Мира не верила в это… Она слишком хорошо знала Алмазова, чтобы понимать, какая участь ждет нас всех, если Ману найдет меня. Но меня сжирала лихорадка, и мой рассудок помутился. Я её не слышала, я прижимала к себе Вадичку и кричала, что никуда не уйду. Ближе к ночи я начала бредить. Мне казалось, что я с Вадимом иду по тому самому полю с красными цветами навстречу восходу, а там…там нас ждет Артем и мама. Они тянут к нам руки и зовут нас все громче и громче, а я улыбаюсь, прижимая сына к себе, и кричу им, что скоро мы встретимся, но я жду Ману…а потом…потом мы с Вадиком обязательно придем к ним. С того момента я почти ничего не помнила, а Мира приняла решение за меня. Она собрала наши вещи, дождалась монаха и сказала, что мы готовы ехать в Храм. Пусть везет нас. Может быть…прими я сама это решение раньше…

В дороге я иногда приходила в себя от крика малыша, прижимала его сильнее к себе и погружалась в беспамятство, когда он стихал. Я молила Бога пощадить нас, не забирать моего сына, а дать нам еще один шанс. Маленький, ничтожный шанс все исправить. Я слышала, как Мира в тревоге говорила, что, возможно, у меня начинается туберкулез, и это первые признаки заболевания. Меня нужно быстрее показать врачу, но сделать это можно только в Храме.

Когда я снова пришла в себя, то увидела резные потолки и услышала тихие перешептывания рядом. Увидев отца Димитрия, я, кажется, закричала, а его лицо перекосилось то ли от того, насколько я была ужасна в своей болезни, то ли от известия о ребенке. Он отдал приказ нести меня в пристройку для бездомных и немедленно звать врача.