ЛюБоль

– Говоришь, он для тебя бессмертный? А ведь он все же умер, птица…ты его убила. Не боишься мертвецов, девочка-смерть? Не боишься, что он вернется с того света, чтобы покарать тебя?

В её глазах застыло непонимание и страх…где-то на глубине зрачков. И я не знаю, чего она испугалась больше: моей угрозы или того, что я ей только что сказал.

* * *

– Раны, нанесенные женщиной, никогда не затягиваются.

Я старался не вдыхать гнилостный запах, исходивший от Сары, пока она смазывала рану в моем боку какой-то еще более вонючей, чем она сама, дрянью.

– Затянутся. Ты же хороший лекарь, Сара. Иначе зачем ты мне нужна? Может, стоит освежевать тебя и отдать мясо моим волкам?

– Я не про тело, баро… я про сердце. Кровоточит, гниет оно. Твое сердце.

– Заткнись и мажь.

– Ты насилуешь ее душу, а она умертвляет твою плоть.

– Она меня хочет. Это не насилие. Не выдумывай, старая.

Ведьма положила еще один слой мази, и я поморщился от едкого запаха гнили.

– С таким же успехом она может хотеть даже меня.

Резко открыл глаза и посмотрел в морщинистое лицо уродливой цыганки. Она, как всегда, шевелила губами, даже когда не разговаривала.

– Что это значит?

– Ты насилуешь душу. И ее ненависть, и отчаяние растут с каждым твоим прикосновением. Насилуешь, как ее отец и его люди насиловали твоего брата и мать. Когда-нибудь она не выдержит и сойдет с ума.

– Лжешь, старая сука!

– Сара никогда не лжет. Ты лжешь сам себе. Эта женщина не для тебя. Она погубит всех вас. Всех до единого.

Я сделал шаг к ведьме, но она, закатив глаза, опять погружалась в себя, шевеля губами.

Глава 23

Я не знала, что со мной происходит. Меня трясло от странного предчувствия. От какого-то ощущения, что все, что я вижу и чувствую… оно ненастоящее. Какое-то поверхностное, как тонкая корка льда, под которой прячется нечто, способное утянуть меня в бездну. Это состояние усиливалось день ото дня. От секунды к секунде. Оно меня пугало. Заставляло дрожать от напряжения. Я менялась. Очень странно, какими-то хаотичными рывками. Меня пугали эти перемены. Это страшно – не понимать собственные эмоции. Смотреть в зеркало, видеть там себя прежнюю, знать, что ты и кто ты, и в тоже время осознавать, как становишься другим человеком, способным предавать собственные принципы и убеждения. Во мне проснулась женщина, и она начала мешать мне ненавидеть и презирать того, кто её разбудил.

Вчера, там, в переполненной зале, освещенной яркими люстрами, я смотрела на цыгана и чувствовала, как меня переполняет гнев…и нет, не такой, как всегда. Другой гнев. Особый. Он схож с разочарованием. Чисто женский гнев, который не был знаком мне раньше.

Я вдруг увидела его глазами тех самых танцовщиц, вьющихся у его ног, глазами женщин, которые стояли рядом со мной, перешептываясь и вздрагивая каждый раз, когда он смотрел наверх. Я слышала, о чем они говорят – мечтают попасть к нему в постель, мечтают, чтобы он снова их позвал к себе. Вначале я считала, что это корысть, что это жажда привилегий и власти, а потом поняла, что нет. Они фанатично им одержимы. Все в этой зале. Я достаточно пробыла рядом с отцом, чтобы знать, о чем шепчутся люди, чтобы знать, какие интриги плетутся за спиной, сколько яда выливается на успешную и богатую семью. Но здесь царила иная атмосфера – они его обожали. Боялись, суеверно тряслись от ужаса, и все же обожали. Как Бога. Цыгане молились на своего баро. У каждой медали есть две стороны, и иногда мы упорно видим только одну, потому что нам только её и показали. Я привыкла считать цыган примитивными плебеями, народом, который способен лишь на убийства, алчность и жажду наживы. Рабами от рождения. Я выросла с осознанием, что это правильно: забрать их земли, уничтожать их род, запрещать их язык и считать их своими врагами. Но самое удивительное, что именно здесь, среди непонятных и ненавистных мне людей я поняла истинное значение слова «патриотизм». Они любили свою землю, своего баро, свое поселение. Нет, это не отменяло того, что они мои враги, но это вызывало, по крайней мере, уважение. Вот в чем я менялась, и мне не нравились эти перемены, я винила в них только его.

– О, Боже! Он посмотрел на меня. Вы видели? Он на меня посмотрел. Он все время смотрит наверх. Девочкиии, возможно, сегодня ночью…

Очнулась от своих мыслей и невольно прислушалась к их беседе.

– Размечталась. Пока эта славянская сучка вертит им, как хочет, не видать нам баро, как своих ушей. Ведьма проклятая приворожила его. Опоила. Не вылезает из его спальни и постели.

Они меня не видели. Я стояла в тени, за стеной. Кто они? Любовницы? Сколько их вокруг него? Раньше я даже не задумывалась об этом… и осознание кольнуло тонкой острой иголкой. Я далеко не единственная, на кого распространяется внимание Ману Алмазова.

– Возвел ее в ранг жены? А что теперь с нами? Как же мы?

– А мы? Мы его шлюхи, только без почестей, как у этой дряни. Говорят весной сюда приедут еще люди и наши ряды пополнятся.