ЛюБоль

– И пусть, чтоб эта дрянь не задирала кверху свой нос, считая себя выше нас. Я надеялась, что он её вышвырнет после выходки во время венчания. Да, кем она себя возомнила?

– Она дочь Лебединского. Не забываем об этом. Она не такая, как мы.

– Насмешила. На ней такое же клеймо как и на любой цыганской женщине нашего табора. Она теперь никто для своих. Жена ненавистного цыгана. Оооо, я бы хотела оказаться на месте танцовщицы, вот так сидеть у него на коленях…Боже, какой же он страстный, властный. Его пальцы…они сводят с ума.

– Ману меняет любовниц так же часто, как и свою маску. Утром трахает одну, вечером другую. Жена скоро ему надоест, и он вспомнит о нас.

– Интересно, кто-то видел его без маски?

– Говорят, он недавно снял ее, и от ужаса даже псы попрятались.

– О, Боже! Он так уродлив?

– Обезображен. Люди Лебединского изрезали ему лицо, когда он был еще мальчишкой, и бросили умирать.

– Какая разница, какое у него лицо? Он всегда вызывает ужас и восхищение. Эта маска сводит с ума. Такое ощущение, что занимаешься любовью с самим чертом. Когда он смотрит на меня своими темными глазами, я чувствую, как тянет низ живота и хочется опуститься перед ним на колени, умолять, чтобы прикоснулся.

Я перевела взгляд на Ману, и почувствовала, как начинает жечь в груди от того, как его длинные пальцы сминают смуглую кожу танцовщицы…Видела ее закатывающиеся глаза и знала…отлично знала, что она испытывает. Особенно, если он что-то шепчет ей на ухо. Его голос…от него всегда появляются мурашки. Хриплый, низкий, вибрирующий. Он знает, что сказать, чтобы внутри все задрожало, чтобы пересохло в горле и сильно сжались колени. Порок во плоти. Грязный, порабощающий волю порок. От каждого слова возникает ощущение, что тебя уже имеют, уже поставили на четвереньки и врываются на дикой скорости в твое тело. Всплеск ненависти заставил задохнуться…Иной ненависти. Не такой, как раньше. Ненависти за то, что прикасается к другой женщине. За то, о чем говорят эти шлюхи за стеной, которые побывали в его постели и, возможно, не раз. И еще, за то, что от воспоминания, как он это делает со мной, пересохло в горле, и тело отозвалось томлением. За то, что хочу его.

– Савелий поднимается к нам.

– Ману выпил коньяк, хочет ночных развлечений. Девочки, может быть сегодня нам повезет. Я не видела красноволосую в зале.

Савелий тогда пришел за мной. Помню их лица, когда он отодвинул портьеру. Ненависть в чистом виде. Они готовы были выдрать мне волосы за то, что Ману позвал меня, и я чувствовала эту откровенную волну зависти. Женщины могут простить друг другу многое, но только не первенство в борьбе за внимание популярного самца.

А я не собиралась бежать по первому его зову. Сидеть там, внизу, пока он лапает эту… Я не такая, как они. Я не одна из его сучек, которые готовы перегрызть друг другу глотки за его благосклонность. Встретилась с пылающим взглядом под маской и поняла, что не будет по-моему. Никогда не позволит. В очередной раз будет прогибать под себя. Любыми методами. И, самое страшное, что я начинала прогибаться. Унижает и ласкает. Возносит в небо своим одержимым поклонением и тут же скидывает в грязь наглыми, унизительными намеками. Каждый в этой зале знает, что я с ним сплю. Что он имеет меня каждую ночь и остается со мной до утра. Проклятый ублюдок этим швыряется при любом удобном случае. И иногда мне кажется, что его завожу не я, а осознание того, что он это делает с дочерью самого Лебединского. Я сжимала нож, и мне казалось, я готова сломать и погнуть железо под похотливыми взглядами его придворных псов, рассматривающих меня, как экзотическое животное.