ЛюБоль

– Да. Сегодня мы отмечали первый день зимы. Позавчера было преддверие самого праздника. По старым поверьям нужно накрыть стол побогаче, устроить празднество на несколько дней, позвать музыкантов, танцоров, зарезать барана или свинью, есть много сладостей, пить вино, дарить подарки тем, кого любишь. Как проведешь первый день зимы – таким будет весь год. Цыгане суеверны.

– Понятно. Было весело?

Я чувствовала себя разбитой. Как будто не спала несколько суток, а не несколько часов. И я не могла понять, что со мной происходит, что именно меня настолько мучает. Мне казалось, что я, как натянутая тетива лука, вот-вот порвусь от напряжения.

– Последний раз я такое видела, когда была ребенком. Завтра веселье продолжится.

Я приподнялась на постели, глядя на раскрасневшуюся Миру. Давно ее такой не видела…Можно сказать, никогда. Казалось, она меняется также, как и я. Только из моих глаз исчез подобный блеск, а в её появился. Будь это в иной ситуации, я бы порадовалась за нее. Но сейчас я почти ее ненавидела.

– А он? Тоже веселился?

– Кто? Баро?

– Да, твой соплеменник в маске.

– А почему ему не веселиться, Оля? Это же его первый праздник дома. Он возобновил традиции нашего народа.

– Дома? Ты забываешь, Мира, что этот особняк, вся эта деревня принадлежала моему отцу. Что его жители подло взбунтовались и убили наших людей. А ваш Баро просто захватчик и…

– Этот особняк принадлежал цыганской семье Алмазовых. Этот особняк взяли ваши люди, убив его хозяев, надругавшись над ними и изрезав на куски. Ману Алмазов не захватчик – он освободитель.

Я вскочила с постели, тяжело дыша и глядя на нее яростным взглядом.

– Ты все больше и больше осваиваешься здесь. Ты наслаждаешься их обществом, ты…

– Я – цыганка. Я дома, моя дорогая госпожа, в своей стране и впервые могу говорить на своем языке без риска, что мне отрежут язык. И я сегодня нашла могилы моих родителей.

– Ты говорила на своем языке, Мира. Никто и никогда не обижал тебя.

– Потому что я принадлежала вам…но если бы моей хозяйкой была другая, какая участь бы меня ждала? Вы вообще нормально относитесь к тому, что в наше время у кого-то все еще есть рабы? Что людей можно считать низшим сортом?

Я, встала с кровати, натягивая на ходу халат и отстраняясь от ее помощи. Отошла к окну, прислонилась лбом к решеткам, тяжело вздыхая. Я все понимаю. Она права. Это ее дом. Ее лагерь…И именно наши убили ее семью и отдали Миру моему отцу. А для меня здесь все чужое и враждебное. Я тоже хочу домой. Я просто хочу открыть глаза и понять, что все это ужасный сон. Что я дома. И все это закончилось, так и не начавшись. Я хочу сбежать от себя и от позора, потому что рано или поздно я сдамся Ману, не физически, а морально, стану зависима от него, и тогда я никогда себе этого не прощу.

– Вас переселили в отдельную комнату. Вы не рады?

– Рада? Чему я вообще здесь могу радоваться? Это клетка. Позорная. Пожизненная тюрьма. И хозяин этой тюрьмы насилует мое тело и мою душу. Чему мне радоваться, Мира? Я умереть хочу с каждым днем все сильнее.

Она снова начала говорить со мной на «вы», словно показывая пропасть между нами.

– Он теперь не так скоро к вам придет, – тихо сказала она, и я резко обернулась.

– Что? Почему ты так решила?

– К нему приехала из табора Аза…говорят, у них был бурный роман в прошлом. Она сегодня осталась здесь. Возможно, Ману заведет себе любовницу и оставит вас. Возможно, наконец попросит откуп у вашего отца и разведется с вами. Я слышала, как они говорили об этом с Савелием.

– Она в его спальне?

– Не знаю. Я не видела. Я сразу пошла к вам. Но, скорее всего, в правом крыле дома с другими гостями. Аза дочь очень богатого предпринимателя и бизнесмена. Она была влюблена в нашего баро еще в юности, а потом вышла замуж за…

– Мне это не интересно. Биография его любовниц меня не волнует.

Не поняла, как дернула решетку. Прислонилась к ней пылающим лицом… внутри саднило, жгло, как раскаленным железом. Даже дышать стало больно. Сама не понимала, что со мной происходит. По телу проходили волны болезненного разочарования. Настолько сильного, что у меня слегка подогнулись колени.

– Вам плохо?

– Нет… мне хорошо. Я радуюсь, что он наконец-то оставит меня в покое. Ты можешь идти, Мира. Иди. Оставь меня одну. Я устала. Спать хочу.

Но она не ушла…я слышала, как стала у меня за спиной, а потом положила руки мне на плечи.

– Я не хотела вам говорить…я думала…думала, так будет лучше, если я промолчу.

Я медленно повернулась к ней и посмотрела в темные глаза.

– Что именно? Говори, Мира! Никогда и ничего не скрывай от меня!

– Сегодня привезли пленного. Отловили неподалёку в деревне.

– Нашего?

– Да. Он прятался, и кто-то выдал его цыганам.

О, Боже, неужели выжившие? Но кто? Те, кого бросили на дороге? Или, может, в лесу? А может разведка отца? Или гонец?

– Это Глеб. Он жив, Оля. Наш Глеб. Начальник вашей охраны. Мне удалось…удалось подойти близко, и он сказал мне, что у него для вас новость.

Я медленно выдохнула, чувствуя, как быстро забилось сердце, и от радости задрожал подбородок.

– Глеб?