Ее шрам пропал. Я иногда сижу рядом с ней на кладбище. Кроме нас двоих его никто не навещает. Она оскорблена словами, высеченными на его могильном камне, и восседает на нем, скрестив ноги, так что складки ее красного платья скрывают оскорбительную надпись: «Идеальный муж, образцовый отец». В остальном же она вроде довольна. Мне нравится, когда она ему поет. Одну из тех незамысловатых сальных песенок, под которую люди на танцплощадке забывали о приличиях. «Вернись, малышка! Теперь мне все ясно. Вернись, малышка, все будет прекрасно…» То ли она про меня ничего не знает, то ли уже простила за то, что я сделала. Потому что не возражает, если я сажусь чуть поодаль и слушаю, как она поет. Но иногда ее песню переполняет такая тоска по нему, что мне становится не по себе. Мне хочется вернуть кое-что из прошлого. Кое-что только для себя. И я присоединяюсь к ней. И мурлычу себе под нос.