Любовь

— Это неудобная особенность. Такая же, как плохое зрение. Что там вдали, человек? Или дерево? Ой, я обо что-то стукнулся. О стол. Так я в ресторане! Значит, можно дойти до бара, держась за стеночку. Ничего себе, она мягкая. Человек? Простите великодушно. Вы меня знаете? А, Кнут Арил! А я тебя с ходу не узнал… И противная мысль, что и у каждого есть такие вот слабые стороны. Свои внутренние, частные, тайные провалы, на прикрытие которых человек тратит много сил и энергии. Что в мире полно тайных калек и они то и дело сталкиваются друг с другом. Они — за каждым красивым лицом, или не очень красивым, но нормальным, не пугающим, за каждым встречным. Они присутствуют не духовно, душевно или психически, но осознанно, почти физиогномически считываемо. Дефекты мысли, сознания, памяти, восприятия, понимания.

Но так оно и есть, ха-ха-ха, так оно и устроено! Посмотри вокруг! Очнись! Ты же не думаешь, что вот здесь, например в этом зале, дефект восприятия в дефиците? Зачем бы нам иначе вырабатывать шаблон для всего? Для беседы, для обращения, лекции, сервировки, как есть, как пить, как сидеть и как ходить, даже как сексом заниматься. You name it[70]. Почему нормальность так востребована, если не поэтому? Здесь единственный пункт, в котором мы точно сойдемся все. И все равно даже в нем мы не встречаемся. Арне Нэсс рассказал однажды, как чудовищно ему приходится напрягаться при встрече с обычным нормальным человеком, чтобы самому произвести впечатление обычного и нормального, но наверняка и этот обычный человек напрягался не меньше, чтобы выглядеть не хуже Арне Нэсса. Несмотря на это, они, согласно Нэссу, никогда не встретятся, потому что между ними такая пропасть, через которую невозможно перекинуть мостик. Формально можно, но в реальности — нет.

— Но разве не Нэсс говорил, что он может спрыгнуть с парашютом в любой точке мира и везде встретит гостеприимство? Всегда его посадят за стол, и дадут еду, и положат спать на кровати?

— Да, говорил. Я цитирую это в диссертации.

— Наверно, я оттуда и запомнил. Мир тесен.

— Наш, во всяком случае, — сказал Гейр и улыбнулся. — Но он прав, у меня такой же опыт. Есть некая минимальная человечность, ее ты встречаешь повсеместно. В Багдаде тоже было так, в высшей степени.

Позади него возникла Гильда, она шла по залу в цветастом, летней расцветки платье и туфлях на среднем каблуке.

— О, Карл Уве, приветик, — сказала она. — Как дела?

— Привет, Гильда. Неплохо. А твои?

— Тоже хорошо. Сейчас приходится пахать, сам понимаешь. А дома? Как Линда и малышка? Мы с Линдой так давно не разговаривали, ужас просто. Как она поживает? Довольна?

— Да, вполне. Хотя сейчас напряженный момент в занятиях. Так что я выгуливаю Ванью в коляске дни напролет.

— И как тебе?

Я пожал плечами:

— Нормально.

— Я сама примеряюсь, поэтому спрашиваю. Каково оно, завести ребенка. Мне кажется, слегка неприятно. Пузо огромное, сиськи молочные, — меня это смущает, честно говоря. Но Линда довольна?

— Еще как.

— Ну, ясно. Ладно, передавай привет. Я ей скоро позвоню. Передай!

— Будет сделано! Кеттилю привет.

Она чуть качнула ладонью и пошла на свое место.

— Она только что получила права, — сказал я. — И вот, когда она первый раз ехала одна, то оказалась за грузовиком. Я рассказывал? Впереди две полосы сходились в одну, но она посчитала, что успеет обогнать, нажала на газ и рванула вперед, но нет, не проскочила. Ее машину прижало к ограждению, перевернуло набок и протащило несколько сот метров. Но Гильда не пострадала.

— Такие так быстро не помирают, — сказал Гейр.

Пришла официантка и убрала со стола. Мы заказали еще два пива. И некоторое время сидели молча. Я закурил, стряхнул тлеющий пепел в мягкую горку предыдущего, выросшую в блестящей пепельнице.

— Сегодня плачу́ я, — сказал я.

— Окей, — ответил Гейр.