Ошибка суждения Газелина заключается в том, что он предполагает, будто человек всегда стремится что-то
Наши собственные интересы не предшествуют нашим общественным поступкам, как темная злая сила, но неразрывно связаны с благополучием других людей. Или, как пишет философ из гарвардского университета Кристина Корсгор: «Мораль не состоит из ряда препятствий на пути осуществления наших интересов. Представление, что может существовать человек, который никогда не видит в другом цели самой по себе и никогда не ждет, что другие будут относиться к нему так же, еще более несостоятельно, чем представление о человеке, который так поступает всегда. Ибо в таком случае нам надо представить себе человека, который считает всех остальных орудиями или препятствиями и ожидает, что и эти остальные точно так же относятся к нему. Надо представить себе человека, который в разговоре никогда спонтанно и не задумываясь не говорит правду, но всегда рассчитывает, какое влияние окажет сказанное на его корыстный интерес. Мы должны вообразить человека, который не умеет ненавидеть (хотя ему что-то может и не нравиться), когда ему лгут, когда об него вытирают ноги и презирают, потому что в глубине души он уверен, что всего этого и следует ожидать от людей, действующих в здравом уме и твердой памяти. Мы видим перед собой человеческое существо, живущее в глубоком внутреннем одиночестве» (57).
Тот, кто рассматривает человека реалистически, никогда не будет считать его заложником собственного эгоизма. Надо остерегаться описывать людей в образе замаскированных бестий, а психопатию считать нормой. Мораль — это не внешний глянец, нанесенный на злую природу. Но какой нам прок от такой глупой маскировки? Попробуйте отыскать в природе стаю пираний, которая добровольно согласилась бы питаться вегетарианской пищей.
Сочувствие, сопереживание, благосклонность, самоотверженность и ответственность — все это наследие природы, которое мы делим не только с человекообразными обезьянами. В таком аспекте наблюдение Джейн Гудолл показывает, насколько сильна взаимная привязанность матери и ребенка у высших позвоночных; эта привязанность намного сильнее, чем того требует эгоизм и корыстолюбие. Ибо, если бы было верно, что привязанность матери к ребенку исходно служила эгоистичному стремлению сохранить гены, то в таком случае куда девается эта биологическая целесообразность, если глубокая взаимная привязанность матери и детеныша далеко превосходит всякую биологическую необходимость? Не смехотворны ли утверждения Газелина и его последователей об «оппортунизме» и «эксплуатации»? Ни Флинт не эксплуатировал мать, ни Фло не эксплуатировала сына. Если бы речь шла об оппортунизме, то Фло должна была выгнать сына сразу, как только тот вырос и мог уже обходиться без нее. Тогда ее эгоистичные гены были в полной безопасности.
Судя по всем признакам, взаимная привязанность матери и детеныша — по крайней мере у некоторых родственных человеку видов — достигает такой силы, что ее можно описать словом «любовь»! Не здесь ли надо искать исток этого великого чувства? И если так, то не означает ли это, что любовь задумана отнюдь не для совместного проживания представителей противоположных полов, а для чего-то совсем другого?
Среди биологов бытует весьма популярная история о сотворении человеческой любви. Вот версия этой истории, приведенная в книге американского антрополога Элен Фишер «Анатомия любви» («The Anatomy of Love»), вышедшей в 1992 году.
Вот эта история.