Любовь

Никак это невозможно было разобрать — на отуманенную лихорадкой голову в особенности. Надобно было, очевидно, держаться определенного. Чего-нибудь постоянного и попроще. Чего-нибудь уже установленного и признанного.

— Она тебя околдовала, — значительно повторила Зимка, и Юлий остервенело кивнул, опять начиная ломать ей руки, отчего Зимка безотчетно морщилась. — Если достанешь Сорокон, если заберешь у нее Сорокон…

— Я понял! — воскликнул он со страстью. — Я сделаю все, чтобы тебя спасти.

— На груди у нее Сорокон. Под платьем. Она его не снимает, никогда.

— На ковре кровь! — бросил он злобно.

И опять Зимка испуганно обомлела.

— Мы боролись, — пролепетала она, едва находя силы оправдываться.

— Я понял! — махнул он кулаком. — Но как к нему подступиться, к Сорокону?

Вот это было уж слишком. Это походило на издевательство, на разыгранный с неведомой целью спектакль. Зимка отстранилась, чтобы поглядеть на мужа оценивающим, с долей недоверия, издалека взглядом, в котором нежданным образом прорезалось даже и что-то враждебное, если не презрительное.

— Я думаю, — молвила Зимка тихо и внятно, — она сама предоставит тебе случай подступиться к Сорокону. За этим дело не станет, за случаем. А ты уж тогда не забывай, зачем пришел. Вот и все.

Она ждала его в библиотеке. В одиночестве за книгой, которую давно уж нельзя было читать — в окнах догорал закат.

— Я сижу здесь, скучаю, — сказала она милым голосом, в котором послышалась улыбка. — Так и думала, что первым делом ты заглянешь в библиотеку…

Она как будто замялась, не договорив, но Юлий понял: и я увижу тебя на полчаса раньше, чем в любом другом месте.

То искреннее, славное, что звучало в голосе, следовало признать ложью. Но Юлий, глубоко, до болезни очарованный, не чувствовал этого. Он знал. Юлий об этом помнил. И понуждал себя помнить.

За спиной, за поясом под штанами, холодило его железо, Юлий перепрятал нож и ощупал, прежде чем переступить порог. Заговоренный нож против обаяния оборотня. Золотинка понимала толк в волшебстве. Юлий нет. Поэтому… поэтому он сделал два шага и остановился в головокружительной слабости. Клинок у тела на пояснице подпирал его, не позволяя отступить.

Сейчас, раздражая в себе решимость, он заметил с какой-то лихорадочной насмешкой, что девица-оборотень вырядилась в белое, как невеста. Гладкое белое платье, перетянутое в стане и пышно раскинутое по диванчику, белые под стать шелку волосы, белесая роса жемчуга… была она обманчиво безупречна, как призрачное видение. Призрак это и был.

— Что ты читаешь? — небрежно, даже слишком небрежно и потому неестественно спросил он.

Девица-оборотень ответила, но так тихо, что он не разобрал или не понял и тут же забыл, не подумав переспросить. Бледный очерк ее, задвинутый от окна в тень, оставался недвижен, оттого казалось, что лепет и волнение звуков, отделяясь от человека, обретают недолговечную призрачную самостоятельность, чтобы раствориться потом в тишине.

— Темно, — глухо сказал Юлий, опираясь обеими руками на легкий столик, что заграждал собой девушку.

— Позвать людей, чтобы внесли огня?

— Да… свечи.

Но никто никого не позвал, оба молчали, и от этого возникало призрачное, обморочное взаимопонимание, которому нельзя было давать веры.

Кажется, он слышал ее сдержанное, затрудненное дыхание. И стучало сердце, неясно чье.

Прошел целый век, когда она с трепетной осторожностью накрыла ладонью руку, что опиралась на мерцающую, словно ночное озеро, столешницу. Под ладонью стало тепло. Что-то жесткое, непримиримое, что копил в себе Юлий, размягчалось, разлитый в душе холод обращался жаром, как это бывает в ознобе, сладостным обмороком… Юлий нагнулся, перенял ее покорную пясть и поцеловал, перебирая губами растерянные, безвольные пальцы. Глаза ее скрылись под ресницами, такими же темными и густыми как брови, несмотря на выцветшее сено волос.

С режущим ухо скрипом двинулся по полу столик. Наверное, Юлий отодвинул его ногой — не стало препятствия.

И все равно оставалось нечто… неосязательная среда, в которой вязли они оба. Она — бессильно откинувшись на диване, упершись спиной в преграду, которая не давала ей отстраниться еще больше, он — легчайшим нажимом удерживая трепетные, живые пальцы, которые молили отпустить… и не уходили.

— Отовсюду вести, — хрипло сказал Юлий. — Волнения законников в Колобжеге. Вожди законников собирают представителей всех разбросанных по стране «согласий».

— Ну и что? — прошептала девушка. Рука ее дрогнула, но не ускользнула.

— Среди бояр ропот. Поговаривают поднять владетельское ополчение, — продолжал Юлий после такого долгого промежутка, что следовало бы теперь, пожалуй, наново объяснить из-за чего обеспокоились бояре. Но девушка — удивительное дело! — не забыла и даже как будто обрела голос:

— Нужно опираться на законников. Требования законников совершенно справедливы. Нужно искать поддержки законников и править с их помощью. Если, конечно, они успеют собрать съезд прежде, чем бояре свергнут тебя с престола. Это очень опасно.

Юлий ощутил легкое пожатие пальцев.