Любовь

Сняв на кухне ботинки и носки, он неслышно прошлепал к себе в комнату и увидел, что ни постель, ни посуда после завтрака так и не убраны, а какая-то фигура, уже стоя на цыпочках, сажает пестрого попугая на самую верхнюю ветку яркого дерева. Длинные волосы свисали на знакомый жилет, и Ли уже решил, что внезапно вернулся брат, но до таких художественных высот Баззу было ни за что не подняться, и тут фигура обернулась к нему и невыразительно улыбнулась.

— Так-так, — произнес Ли.

Всю постель усеивало многоцветное карандашное крошево, и Ли пришел в раздражение от такого бардака, хоть ему и понравилось, что Аннабель наконец проявила какую-никакую, а инициативу. Поэтому он решил, что время пришло, — ибо в глубине души всегда намеревался ее трахнуть, не раньше, так позже. Он пристроился рядом с ней на матрасе и обхватил рукой ее талию. Она восприняла этот жест как очередную его маленькую ласку, и только. Когда же он зарылся лицом в прохладу ее живота, она сделала вид, что больше всего на свете ее занимает положение попугая на ветке — тот, по ее разумению, должен был сидеть, пожалуй, на дюйм-другой левее, — но притворство это не могло защищать ее долго, поскольку Ли принялся целовать ей грудь, и красный карандашик выпал из ее руки.

Признаки вторжения в ее интимное пространство застали Аннабель врасплох, и она изумленно опустила взгляд на кудлатую светлую голову Ли — его прикосновение никак не подействовало на нее. В ее крепость сейчас явно должны были ворваться захватчики, и хотя мысль об этом ее удивила, само безразличие такой реакции подсказало ей, что сдастся она без боя, и она подумала: «Почему нет? Почему нет?»

Она не делала никаких попыток раздеться сама, чтобы посмотреть, что станет делать он, — а он снял с нее одежду своего брата; ей пришлось поднять вялые руки, чтобы он стащил жилет, и слегка раздвинуть ноги, чтобы сползли штаны. Аннабель, все это время не сводившая с него глаз, не умела оценить необычайный эротический эффект такой пассивности, такого молчания и такого вопрошающего взгляда — ее утешали воспоминания о детском садике, ибо он раздевал ее, как маленькую девочку. Затем разделся сам. Ее и озадачила, и позабавила эрекция Ли, а вот его беззаботность несколько оскорбила — она знала, что предстоящее событие должно быть для нее в каком-то смысле важным. Он снова лег с нею рядом, и она всмотрелась в его лицо, надеясь на подсказку, что он станет делать дальше. Казалось, он ожидал какого-то встречного движения с ее стороны, поэтому Аннабель неуверенно обхватила его за шею — а может быть, сделала это потому, что где-то читала, в журнале каком-то, что ли, что так и должна поступить. Ей бы хотелось, конечно, получить какие-то инструкции к действию, поскольку трудная это штука — заниматься любовью, когда у одного из двоих крайне смутное представление об общепринятой практике, а то и вообще никакого. Казалось, Ли испытывает некое глубоко личное удовольствие от этих поверхностных соприкосновений и взаимодействия кожных покровов, и Аннабель ошеломленно вознегодовала на эту его близость, поскольку считала интимность своей исключительной собственностью, а другим в праве на нее отказывала. Когда он поцеловал ее, она сообразила, что нужно приоткрыть губы и позволить ему исследовать внутренние поверхности ее рта; когда его язык мягко надавил на ее язык, она невольно издала приглушенный стон, который скорее был вопросом, но Ли не обратил на него никакого внимания и раздвинул ей ноги своим коленом. Она лежала совершенно неподвижно — не мешала ему, но и не помогала — и очень удивилась таинственности его действий, когда он сунул руку ей между ног.

Затем неожиданно у них завязалась беседа. Он спросил, когда у нее следующие месячные, и она ответила, что дня через два-три, а он сказал: «Это просто великолепно, киса», — и улыбнулся ей открыто и непредумышленно. В ближнем фокусе объятий смотреть на него было интереснее, чем она могла себе представить, и эта не виденная ею прежде улыбка обворожила ее так сильно, что она поцеловала его по собственной воле. Его наслаждение при этом она скорее почувствовала, чем увидела, и оно изумило ее еще больше, поскольку до сих пор она привыкла лишь смотреть.

— Ну вот, — сказал он, — в этот раз тебе, наверное, будет не очень, но я постараюсь не сделать тебе больно. Да и в любом случае, — пуритански добавил он, — давно уже пора бы, в твоем-то возрасте. И чему вас только учат в этих школах?

Она решила, что так ему и надо, когда увидела, что он изумился такому количеству крови.