Любовь без мандата

– Геннадий Павлович, это к вам! – виновато прощебетала она.

– Ко мне? Э-э-э…

– Николай Николаевич, – подсказала секретарша.

– Николай Николаевич, а мы разве с вами договаривались?

– Я вам звонил, но вы все время в командировках! – тонким обиженным голосом ответил визитер.

– Ну не все время. Вы преувеличиваете! Сейчас я, видите, на месте. – Главред отвечал «чайнику», как и полагалось, мягко, с доброй терапевтической улыбкой.

– Вижу и много времени у вас не займу. – Старик по-военному встал и одернул френч.

– А по какому вы вопросу, если не секрет? – задушевно поинтересовался Скорятин, предчувствуя муку.

– По важному. Могу сообщить только один на один! – Пришелец глянул на Ольгу с недоверием.

– Хм… Проходите в кабинет!

Пропустив чудака вперед, Геннадий Павлович наклонился и с тихим раздражением спросил секретаршу:

– Это кто еще такой?

– Не знаю! – шепотом ответила она. – Месяца два звонит. Зовут Николай Николаевич. Сегодня утром тоже. Я объяснила: вы уехали, а он, поганец, был в здании и видел, как вы шли… на третий этаж.

– Предположим. А в редакцию впустили зачем?

– Он сказал Жене, что хочет оформить льготную подписку. Хитрый!

– Вот и отправили бы его в распространение.

– Я предлагала. Он уперся: только к вам. Я хотела Женю позвать, а дедок стал за сердце хвататься…

– Плохо!

– Симулянт, наверное.

– Симулянты тоже умирают. Ладно. Если попрошу чаю, вы минуты через три зайдите и скажите, что меня срочно вызывают…

– Куда?

– В Кремль. Придумайте что-нибудь! Меня никто не искал?

– У вас там на столе мобильный обзвонился…

– Опять оставил. Склероз.

– Геннадий Павлович!

– Что?

– Муж, кажется, все знает! – с торжественным ужасом сообщила она.

– Не сознавайтесь ни в коем случае. Мужчины доверчивы, как индейцы. Господи, только «чайника» мне сегодня не хватало!

Когда-то, на заре гласности, в «Мымру» тянулись ходоки со всего СССР – за правдой, защитой, помощью, советом. Стояли к знаменитому журналисту в очереди, как к доктору, исцеляющему мертвых. Редакционные коридоры заколодило мешками с письмами, присланными в рубрику «Граждане, послушайте меня!». Люди не только жаловались, просили помощи, сигналили о недостатках, нет, они буквально заваливали газету идеями, проектами, рацпредложениями, открытиями – особенно много было планов добычи всеобщего счастья. Веня, помнится, бегал по редакции и всем показывал трактат учителя физкультуры из Кременчуга. Тот грезил приспособить вулканы под реактивные двигатели и превратить Землю в космический корабль, скитающийся по Вселенной в поисках лучшей доли.

– Гений! Новый Чекрыгин! – кричал Шаронов. – О великий русский космизм! Циолковский!

– Но это же бред! – возражали ему.

– Бред – двигатель прогресса!

Веня телеграммой вызвал гения в Москву, они пропьянствовали неделю – тем и кончилось. Случались, правда, и дельные предложения. Например, кому-то пришла мысль за перевыполнение плана выдавать трудящимся премии не деревянными рублями, а бонами, которые получали советские заграничные труженики. Отоваривать чеки предлагалось в тех же самых ненавистных «Березках», переведенных на круглосуточный режим работы. По расчетам, производительность труда должна была взлететь на фантастическую высоту и обеспечить стране мощный рывок в соревновании экономических систем. Почему не услышали? Ведь нефтедоллары тогда не знали куда девать. Постоянно несли в редакцию практические изобретения. Народный алхимик из Целинограда привез клей с красивым названием «Навсегдан», сваренный в гараже из подручных материалов. Чудо! Мазнули под ножками стула, и через пять минут оторвать мебель от пола не смог даже амбал Ренат Касимов, еще не покалеченный в Чечне. Съезжая из зубовского особняка, приклеенный стул так там и оставили – он буквально врос в пол, оправдывая название удивительного клея. Умельцу вручили диплом и фотоаппарат «Зенит». Где он теперь, этот казахстанский Кулибин? Пропал, наверное. Имелось у самородка еще одно изобретение, так сказать, внеконкурсное: капал какую-то хрень в метиловый спирт, и тот мгновенно становился этиловым, да еще с цитрусовой отдушкой. Обпейся!

А после 1991-го люди сникли, разуверились, отупели – все силы ушли на выживание. И не стало проектов скорейшего процветания, безумных идей блаженной справедливости, замысловатых подпольных изобретений. Ничего не стало. Слишком жестоким, сокрушительным оказалось разочарование. Даже жалуются и ябедничают теперь в газету редко: не верят, что пожалеют и помогут. Наглая несправедливость стала образом жизни. Гена попытался возродить знаменитую рубрику «Граждане, послушайте меня!». И что? Ни-че-го. Пришло несколько писем, в основном от психов со справками. Да и в редакцию теперь ходят только «чайники» – от них не спасают ни охрана, ни кодовые замки.