Любовь без слов (сборник)

Услышав «за тюлем стояла», я задержалась у витрины, прислушалась. Одна старушка рассказывала другой, что всю жизнь была влюблена в Пашку-лоботряса, между тем как муж ее Сереженька был честным и добрым, хозяйственным и деток любил. Лоботряс по тюрьмам ошивался, выйдет – женится, сворует – в тюрьму, а Сереженька каждую копейку – в дом. Но вот поди ж ты, сердцу не прикажешь.

Я тогда подумала: «Какая жестокая судьба: любить чужого мужа, недостойного, ненадежного, неправильного. А твой собственный не забулдыга, не пьяница, а преданный и хороший. Бедная Маруся!»

Лиза и Вика полюбили наши поездки, ближе к выходным спрашивали: «Куда мы поедем в эту субботу?»

Лёня называл наши экскурсии «культурки хапнуть» и пытался от них отлынивать.

– На аркане, под дулом пистолета, но ты поедешь, – показывала я кулак мужу и быстро меняла тон со скандального на лебезящий. – Лёньчик! Тебе ведь так хорошо думается в дороге! И возможно, снова представится возможность просветить буфетчиц и подавальщиц на предмет сексуальных нравов карликовых шимпанзе.

Это было в Переславле-Залесском. Стоял тридцатиградусный мороз. Мы весело провели время на народном гулянии: водили хороводы, играли в народные игры, смотрели выступление фольклорных групп, подогретых приемом внутрь того, что «приносить и распивать запрещается». На таком холоде, не двигаясь или слабо двигаясь, пританцовывая вслед за артистами, околеваешь очень быстро. Поэтому «Ботик Петра» на озере мы смотреть не рискнули.

– Какой ботик? – клацал зубами Лёня. – Он давно вмерз, я сейчас тоже вмерзну по самые… вам по пояс будет. Скорей в ресторан, у нас с Марусей во фляжке ничего не осталось.

Глеб и я были за рулем. Лёня и Маруся могли себе позволить.

Маленькое кафе, отделанное в псевдорусском духе: топорно изрезанное и обильно залакированное дерево столов, стульев, стен, стойки бара. Но горячие щи и куриная отбивная с жареной картошкой там были отменными. Благостное тепло после стужи воспринимается с особым удовольствием. За столом возник легкий спор. Саввушка спросил, почему дяде Лёне и маме можно водки, чтобы не заболеть, а им нельзя, хотя дети болеют чаще. Лиза тут же заявила, что хорошие родители дают детям спиртное сами, а не отправляют пробовать его в подворотне. Вика мгновенно среагировала: «И я хочу!» Мы с Марусей и Глебом пресекли этот маленький бунт: не все, что разрешается взрослым, детям позволяется.

Кроме нас в кафе никого не было. Барменша скучала за стойкой. Задрав голову, смотрела телевизор, прикрепленный высоко в углу. Официантка убирала с нашего столика грязную посуду и накрывала к чаю.

Боковым зрением она углядела, что происходит на экране, и крикнула барменше:

– Танька, ты совсем уже! Тут ведь дети!

Мы повернули головы: в телевизоре страстно лобызались и елозили по телу друг друга обнаженные парень и девушка.

– Минуточку! – поднялся Лёня. – Не переключайте!

Лёня направился к бару, взгромоздился на высокий стул. Дети тут же юркнули за Лёней.

– Чашечку кофе эспрессо, – попросил он, рассматривая действо на экране с интересом натуралиста.

К счастью, действо скоро закончилось, пошла реклама.

Глеб и я напряглись: что на этот раз? А Маруся смотрела на Лёню… Она смотрела с восторгом тайной фанатки, чей кумир вышел на сцену.

– Почему детям нельзя видеть любовные игры и половой акт? – спросил Лёня официантку, которая не замедлила присоседиться к компании.

– Так стыд!

– Стыд придумали городские задаваки. – Лёня, почувствовав аудиторию, вещал в примитивно народном стиле. – В деревнях-то что раньше было? Дети видели, как домашние животные спариваются и рожают. Разные там кабаны, коровы, овцы и куры. Это детям помогало понять отношения полов. Полов не в смысле по которым ходят, а между мужчинами и женщинами. А спали в избе как? Вповалку! Мама с папой, старшие братья с женами. Они что, под зипунами басни друг другу рассказывали? И какие вырастали поколения! Порядочные и здоровые.

– Верно! – согласилась барменша. – Раньше сраму меньше было.

Грудастая, химически кудрявая, лет тридцати, она никак не могла помнить про «раньше», но верила в чистоту прежних нравов.

– В качестве примера, – погладил Лёня по голове Лизу, которая уткнулась ему под мышку, – я вам расскажу о бонобо. Это карликовые шимпанзе, живущие в Центральной Африке между реками Конго и Луалаба. Симпатяги, кожа у них черная, а не розовая, как у обычных шимпанзе, губки красные, длинные ноги и узкие покатые плечи, волосы разделены на пробор посредине.

Слушатели у Лёни-лектора подобрались разношерстные: сотрудницы кафе и дети, да еще надо было учитывать нас, внимавших. Но это был один из редких случаев, как мне показалось, когда Лёня не про свое параллельно думал, а выполнял святую обязанность отца – воспитывать детей, которым предстоит жить в запутанном соблазнами мире. На свой лад воспитывать.