Любовь больше, чем правда

Долорес вспомнила, как она впервые повстречала Мойшу. Тогда у нее – для многих наивной студентки консерватории – уже был парень. Рыжий Ларри, имевший виды на наследство своего троюродного дяди в Глуахаро, водил ее в паб по выходным. Крепко мял своими рабочими ручищами, дышал в лицо пивом. Она млела, таяла и представляла себе как все счастливенько устроится после получения наследства и свадьбы. Как она будет встречать вечером уставшего, ходившего по привычке на работу Ларри. Как он будет наворачивать за обе щеки щи и картошку с мясом, приготовленные прислугой по ее рецепту. Как будет рассказывать о своих трудовых достижениях, о том как его уважают в цехе товарищи, и мастер, и другие прочие начальники, не имевшие глуахарских наследств.

А потом, отодвинув стакан и тарелку, он ласково погладит ее по набухшему животу:

– Пролетарии всех стран, размножайтесь…

И она снова замлеет от счастья и сыграет мужу, набившему брюхо и оскомину, любимую «Нежную элегию».

Но подобные мечты разбил фатально появившийся на консерваторном небосклоне Мойша. Конечно, этот худосочный хлюпик и очкарик внешне никак не мог сравняться с богатырем Ларри. Но хлючкарик оказался сыном алмазного барона, и потому стоило Мойше открыть рот, как у Долорес тут же подкашивались ноги. Она слушала его, забывая о времени и о себе.

– Долорес, – пел ей Мойша, – Вы самая красивая в мире девушка. Местами даже девица. Самая талантливая, самая головокружительная, самая очаровательная, самая привлекательная, самая внимательная, самая таинственная, самая сексапильная, самая умная, самая понятливая, самая стройная, самая интеллигентная, самая чувственная, самая выразительная, самая изумительная, самая благодарная, самая мудрая, самая раскрепощенная, самая аккуратная, самая сдержанная, самая пробуждающая, самая раскрывающая, самая влекущая, самая увлекающая, самая обезоруживающая…

Долорес, как я жил без вас. Вы такая всеобъемлющая, такая по всем вопросам продвинутая. Я никогда не встречал кого-либо более женственней вас. Поверьте мне, вы самая-самая-рассамая…

Выслушивая все это, она просто раззявилась, Мойша легко овладел ею, ничего особенного для победы вроде бы и не предприняв. Отныне Долорес была его и только его. И она вышла за Мойшу, быстро найдя общий язык с его родителями.

И сейчас в поезде Долорес вновь вспомнила все, что шептал ей по ночам очаровательно богатый Мойша. Заодно вспомнила и первый поцелуй своей первой и последней свекрови. Ее счастливые, сияющие глаза. Страстные глаза тестя. Как наяву Долорес увидела и обнявшихся Чикиту с Большим оленем. В их тени стояли Костас и потупившая перед ней взор Катя.

Долорес, вздохнула, и мысленно простила ее:

– Я не держу на тебя зла, детка. Ты ведь теперь мне как вторая неродная дочь. А после свадьбы с Пилеменосом станешь совсем наша. Сможешь есть бананы, бросая кожуру, как хочется и куда хочется. Так что живи… Только не надевай больше то самое платье от «Пиноккио». Пусть оно украшает только меня…

Катя, конечно же, согласится и спрячет идентичный прикид в самый дальний угол шифоньера.

Представив это, Долорес довольно потянулась и замерла. Неожиданно в ее ушах зазвучала музыка. И не та, которую она репетировала к концерту. Нет, это была совершенно другая, необычная музыка. Долорес одновременно как бы мысленно и слушала, и играла ее на своей скрипке. Выходило нечто совершенно захватывающее.

– Да это же моя собственная музыка, – врубилась наконец она, – вот что я буду играть на концерте. Это будет музыка торжества разумной любви, музыка компромисса начала материального с моральным. Я так и назову ее – «Апофеоз любви или третий должен всегда»…

Долорес вновь и вновь прокручивала в голове безумные звуки. Счастливыми глазами глядела она на проносящиеся мимо стада коров и толпы людей, махала им руками, кивала и подмигивала.

– Не хотите ли отобедать, – позвал ее проводник.

Долорес обернулась. А за окном в это время мелькнула маленькая станция с маленьким привокзальным кафе…

А в это самое кафе чуть не забрел на кружку имбирного пива Отец Прокопий. По пути к своей водопроводной трубе и обратно он сотни раз проходил мимо данного станционного заведения. Святая жажда зазывала его сюда, но в названии этой общепитовской точки явно содержалось нечто греховное.

– «Удовлетворение», – читал он про себя и заворачивал оглобли.

И все же сегодня Отец Прокопий решился хотя бы взглянуть на местный притон. Сблизился. Прошелся по перрону и как бы невзначай крутанул голову в сторону кафе. И увидел Катю.

Она сидела за столиком. Разворачивала своими лебедиными ручками газету. Но только Катя склонилась над первой страницей с объявлениями, как ветер, рожденный промчавшимся мимо поездом, выхватил листы из ее пальчиков, унес куда подальше за крышу.

Катя с досадой махнула рукой и, не покупая новой газеты, отхлебнула из стоящей перед ней чашки.