Любовь. Футбол. Сознание.

Мы хотим вырваться. Вырваться из суеты, из города, вырваться на природу, на озеро. Мы не находим места для парковки, повсюду на сочной траве стоят машины, мимо шлепают полуголые люди в шлепанцах, с подстилками и сумками-холодильниками, жара невыносимая, и, когда мы наконец втискиваемся на краю поляны впритирку к другой машине, так что мне приходится вылезать через правую дверь, отказывает электростеклоподъемник. Я принимаю это к сведению, оставляю стекло опущенным и больше не думаю об этом, но она беспокоится за машину, за мою машину, ради меня. Я хочу только быстрее достать из багажника полотенца, и шлепанцы, и бутылку с водой, и плавки и быстрее уйти от машины, с этой поляны, с солнцепека, к воде, а потом вскоре уехать с озера домой, куда-нибудь, где нет людей и воздух не так назойлив, какая жара, и все говорят, что это классно, наконец-то опять настоящее лето, на ней только тоненькое платьице, но я не поверю никому, кто скажет, что ему хорошо, когда окружающий воздух горячее его крови. Бедняга, говорит она и гладит меня по плечу: ей жаль, что мне пришлось оставить окно машины открытым, и она знает, как я не люблю солнце, и жару, и озера. Ее сочувствие приятно, ведь это значит, она меня знает и все-таки я ей нравлюсь, но в то же время мне как-то не по себе. Ведь это значит, она меня знает и все-таки я ей нравлюсь.

Мы стоим ранним утром в переполненном вагоне метро, мы целуемся, она выходит на одну станцию раньше меня. Когда двери закрываются, я смотрю ей вслед, потому что предполагаю, что она обернется, а я не хочу, чтобы, обернувшись, она заметила, что я не смотрю ей вслед. Вот я и смотрю ей вслед. Она не оборачивается.

Сказка на ночь

Мы сидим в такси, едем в караоке-бар, потому что ей нравится петь, а мне нравится пить. Таксистка приходит в бешенство, услышав по радио о введении платы за высшее образование, она говорит, после этой поездки ей нужно сделать перерыв. В Швабинге она высаживает нас по указанному адресу, выключает счетчик и не включает огонек на крыше. Мы заходим в бар, заказываем выпивку, перед нами кто-то похожий на адвоката поет Элвиса Пресли. Мы пьем джин-тоник, вскоре она стоит на сцене и поет так чисто, звонко и красиво, что мне хочется плакать от моей неспособности сохранить это мгновение и достать его, получив очередное письмо из налоговой, в очередной раз проснувшись с похмелья с запахом изо рта, при очередном молчаливом завтраке или при очередных дружеских посиделках с ее друзьями, они милые, но… ну в общем… Мне кажется, я действительно мог бы заплакать, если бы подольше подумал об этом светлом, чистом голосе, об этих глазах, что смотрят сосредоточенно и с надеждой в мою сторону, об этом стройном, сильном, здоровом теле, которое нравится самому себе и именно поэтому так красиво, о естественности того, что тридцать пар чужих мужских глаз, ищущих ее взгляда, смотрят в пустоту, потому что она сейчас стоит там, поет и дышит только для меня, и о том, что все это напрасно. Не потому что у меня черствое сердце, наоборот, потому что оно слишком мягкое, чересчур мягкое, какая-то губка, облако на сером небе, и я отпиваю глоток джин-тоника, она гордо возвращается к столику, и я целую ее в щеку, и обнимаю ее одной рукой, и притягиваю очень близко к себе, мои пальцы очень крепко сжимают ее плечо, но единственное, что я пытаюсь удержать, – себя самого.

Позже мы лежим на диване и смотрим телевизор и попеременно засыпаем. Когда мы наконец оба не спим, мы решаем пойти в постель.

Мы держим друг друга. Мы отпускаем друг друга. Один из нас всегда держит чуть крепче, один из нас всегда отпускает чуть раньше. Мы не можем отпустить, мы не можем удержать. Мы кружимся по непредсказуемым орбитам, и я люблю тебя – всего лишь сказка на ночь. Сказка на ночь, которая действует.

Мы решаем чаще делать что-нибудь интересное