Любовь гика

Прозвище Мешкоголовый прилипло к нему в больнице, когда он лежал, весь утыканный трубками с пластиковыми мешочками на концах. Челюстей у него не осталось, ни верхней, ни нижней, и когда его сняли с внутривенного питания, ему пришлось перейти на жидкие белковые смеси, которые выжимали из резиновой емкости в трубку, вставленную прямо в горло. Дышать тоже было непросто, ему в горло вставили отдельную трубку для отвода слюны и мокроты.

Позже, когда врачи посчитали, что Верну надо общаться не только с медперсоналом, но и с другими людьми, он стал носить на голове нечто вроде плотной серой вуали, закрывавшей почти все лицо, кроме одного глаза. Нижнюю часть вуали он заправлял под воротник рубашки, и ткань вечно топорщилась из-за всех этих мешочков и трубок. Верн видел оставшимся правым глазом и слышал оставшимся правым ухом. Он не мог говорить, не мог чувствовать вкусы и запахи. Если он простужался, это было настоящее бедствие. Впереди его ждало еще множество операций и постоянное медицинское наблюдение.

Суд за убийство прошел очень быстро. Верна привезли в зал суда на каталке, и он признал себя виновным, написав слово «ДА» на линованной желтой бумажке. Его приговорили к пожизненному заключению.

Какое-то время он провел в огороженном ширмами уголке лазарета в тюрьме штата, один раз в неделю его возили в больницу. А потом его выпустили из тюрьмы. Бюджет урезали, и конгрессмены начали сокрушаться, как дорого штату обходится содержание Мешкоголового. В конечном итоге Верна выставили на улицу.

Верн вернулся на ферму к матери. Он не отказался от мысли забрать детей. Тедди и Брэнда жили с родителями Эмили, и ему запрещалось с ними общаться. Верн писал им длинные письма с родительскими наставлениями вперемежку с банальными перлами житейской мудрости, подробно рассказывал о своем саде, о методах борьбы с личинками, о родстве между бархатцами и кустовой фасолью и о том, какие уроки может извлечь из этого человек.

Мать Эмили вынимала эти письма из ящика кухонными щипцами и складывала в большой плотный конверт. Когда конверт наполнялся, она отправляла его по почте в бюро социального обеспечения, курирующее детей, и брала новый конверт.

Каждый вечер Мешкоголовый сидел рядом с матушкой на диване и смотрел новости по телевизору.

Два часа ночи. Последних гуляк проводили к выходу час назад. Огни в парке аттракционов уже не горят, но повсюду вокруг светятся окна фургонов и трейлеров. У Хорста гости, играют в карты. Рыжие продавщицы конфет и попкорна только что вышли из душевой с тюрбанами из полотенец на вымытых волосах. Сейчас они покурят на сон грядущий чуток травы и обсудят своих мужиков, старых, новых, использованных, с разбитыми сердцами. Ал и Лил считают вечернюю выручку за бокалом вина. Близняшки болтают в постели и расчесывают друг другу волосы.

Вероятно, кому-то покажется странным, что я совершенно не представляла, в каком городе мы сейчас остановились. Но когда цирк работал – и особенно по ночам, – он казался мне целой вселенной, всегда неизменной независимо от того, где мы расположились. При свете дня мы, может, и замечали, что приехали в Кер-д’Ален или Пукипси, но по ночам в мире не было ничего, кроме нас.

Мешкоголовый писал и передавал нам листочки часа полтора. Я стояла рядом с Арти, брала каждый листок и держала перед ним, чтобы ему было удобнее читать, и читала сама через его плечо, а потом клала листок на пристенный столик, где их накопилась изрядная стопка. Арти молчал, терпеливо читал, ждал продолжения. Временами Мешкоголовый делал паузы, пока мы читали определенные страницы, и с беспокойством смотрел на нас, чтобы убедиться, что мы понимаем. Арти кивал ему, и он продолжал свою остервенелую писанину. Он так спешил, что местами даже печатные буквы читались с трудом. Один отрывок Арти зачитал вслух и спросил Мешкоголового, правильно ли он понимает, что здесь написано. Тот тихонько забулькал горлом и продолжил писать. Дважды Арти задавал ему вопросы, и он отвечал на бумаге. Я в жизни не видела, чтобы Арти проявлял столько терпения в общении с нормальным. Наконец Мешкоголовый закончил писать и откинулся на спинку стула. Мы с Арти прочитали последнюю страничку. Там было написано: «Я работал в саду у матери и смотрел телевизор».

Арти заерзал в кресле и отпил тоник через соломинку.

– И что мы можем для вас сделать? – спросил он после долгой паузы.

Мешкоголовый склонился над блокнотом: «Позвольте остаться с вами. Работать на вас. Заботиться о вас».

Арти долго смотрел на листок, затем поднял голову.

– Снимите вуаль, – произнес он.

Мешкоголовый замялся. Его руки, лежавшие на коленях, судорожно задергались. Потом он снял кепку. Вуаль была к ней привязана. Он потянул за шнурок, и вуаль упала вниз. Арти смотрел. Я смотрела. Зрелище было не самым приятным. Единственный глаз нервно подрагивал, глядя на нас. Лицо как таковое отсутствовало. Вместо него – маска из голого мяса, пузырящаяся под пластиковым чехлом. Арти вздохнул:

– Вам придется научиться печатать. Писать от руки долго и неудобно. Мы вас обеспечим пишущей машинкой.