Любовь гика

Ал знал толк в одежде и манерах, и ему нравилось выбирать цели. Он приводил такой довод: они забирают только наличные, поэтому большого вреда в этом нет.

– Никто не носит с собой больше наличности, чем может позволить себе потерять, – говорил он, улыбаясь нам перед сном, когда мы пили какао. – Если бы мы опустошали банковские счета, это было бы уже ощутимо. Но взять наличность у игрока и кутилы – не значит лишить его средств к существованию. Разве что немного испортить ему один вечер.

В хорошей толпе, в удачный вечер они собирали по десять-двадцать тысяч за несколько часов. Они вели себя осторожно: дешевые места высоко на галерке, цели, сидящие далеко друг от друга, незнакомые друг с другом, и обычно потеря обнаруживалась, когда человек находился уже далеко от того места, где это произошло.

По возвращении Алу было что рассказать, а Цыпа всегда очень радовался, оказавшись дома. Он приезжал уставший, с темными кругами под глазами, и с удовольствием сидел на коленях у всех по очереди.

Мы ненавидели эти папины поездки. Речь, конечно, не о маме, а обо мне, Арти и близнецах. Цирк был нашим единственным миром и папиным миром. Другого мы просто ни знали. Ни разу в жизни никто из нас не ночевал в гостинице, не ел в ресторане и не летал самолетом. Папа же наслаждался всем этим как-то уж чересчур. И каждый из нас в глубине души подозревал, мрачно и злобно, что папа предпочитает всем нам своего нормального ребенка. С Цыпой он был волен поехать куда угодно. Мы же могли жить только в цирке.

Когда Цыпе исполнилось три года, они совершили более двух десятков таких поездок. Папа чувствовал себя светским львом и гражданином мира. Он приобрел несколько щегольских костюмов-троек и иногда надевал костюм даже на представления.

Цыпе было почти четыре года, когда они с папой отправились в один модный курортный город у горного озера, куда ни разу еще не пустили «Фабьюлон Биневски». Мы были для них недостаточно хороши и утонченны. На той неделе там проходил крупный турнир по покеру, а в воскресенье должен был состояться чемпионский боксерский бой. Папа рассчитывал на хороший улов.

Мы стояли в каком-то крошечном городке, где приток публики был постоянным, но не выдающимся.

Пока папа находился в отъезде, я старалась держаться поближе к Арти, хотя он злобствовал больше обычного. После первого представления он плюнул мне в лицо, потому что у близняшек продалось на восемьдесят билетов больше.

Однако его последнее представление в тот день прошло на ура, и когда я пришла помогать ему, он уже вылезал из аквариума. Арти обошел близнецов с большим отрывом, и я ждала, что он спросит о количестве проданных билетов, но его мысли были заняты чем-то другим. Я завернула его в чистое махровое полотенце и помогла сесть в коляску. Я думала, Арти устанет после четырех представлений в день, но он был бодрым.

– Отвези меня к телефонной будке на улице.

Мы выбрались наружу через заднюю дверь и прошли по темной аллее за киосками, окружавшими парк аттракционов. Толпа значительно поредела, но аттракционы еще работали – последние спазмы веселья в летней ночи.

– Тим сегодня дежурный на входе, – сказала я, обращаясь к затылку Арти. – Он пойдет с нами.

Вообще-то нам не разрешалось покидать территорию цирка, но я надеялась, что мы сумеем уговорить охранника.

– Нет! – возразил Арти. – Мы выйдем через служебный вход. Нас никто не увидит. И с нами никто не пойдет.

В телефонной будке под уличным фонарем была дверь с двумя створками и изрядно потрепанная телефонная книга, висевшая на цепи. Я сильно разнервничалась, пытаясь вкатить в будку коляску Арти. Мне пришлось трижды оттаскивать ее назад, пока колеса не встали прямо.

– Успокойся, говна-пирога.

– Арти, у меня странное чувство. Как будто у меня есть волосы.

– Это мурашки, жопа ты с ручкой. Ты оказалась в большом, страшном мире, вот тебя и трясет. Давай, соберись. Возьми монетку у меня в кармане.

Монетка была завернута в бумажку.

– Номер – на листочке.

Я вскарабкалась на коляску Арти и принялась рассматривать телефонный аппарат.

– Дай мне трубку.

Он приставил трубку к уху, держа ее плечом, а я с опаской опустила монетку в щель и начала набирать номер.

– Я никогда в жизни не разговаривала по телефону. А ты, Арти?

– Не отвлекайся, внимательно набирай.

Вскоре я услышала в трубке длинные гудки.

Через полчаса Арти, растертый мочалкой и порозовевший, лежал на животе на массажном столе. Я налила немного масла ему на шею и стала втирать его в гладкую кожу на голове и вниз – в мускулистые плечи и спину. Арти смотрел в стену широко распахнутыми глазами.

– Кому ты звонил? И зачем? – спросила я.

Его плавники слегка приподнялись, когда он пожал плечами.

– Не твое дело, жопенция. Давай, три сильнее.

Недавно мы купили новый фургон, значительно объемнее прежнего. Впервые в жизни у Арти и близнецов появились отдельные комнаты, пусть небольшие, зато свои. Цыпа спал в общей комнате на откидном диванчике. Шкафчик под раковиной на кухне был гораздо просторнее, чем в старом фургоне, и мама покрасила его изнутри в ярко-синий цвет под названием «Синдбад-мореход».