Любовь гика

На неудобном высоком стуле у меня затекли ноги. Шея тоже затекла и болела. Арти смотрел на Макгарка, который вдруг сгорбился и сел на кровать.

– Я покажу, как действует смазка и система дренажа, но… – Он закатал обе брючины, обнажив белые колени. Из высоких ботинок торчали края серых носков. – Вам, как я понимаю, нужны верительные грамоты.

Макгарк взялся за свою правую ногу выше колена. Раздался щелчок, и ботинок отделился от ноги вместе с пластмассовой голенью и коленом. В темноте под закатанной пустой штаниной что-то тускло сверкнуло. Макгарк взялся за вторую ногу. Снова раздался щелчок, и теперь уже обе ноги лежали на полу. Углубления на верхушках протезов сверкали сталью. Макгарк закатал штанины еще выше. Показались культи со стальными накладками. На каждой был желобок, несколько выступов-держателей, какие-то электрические контакты. Макгарк спокойно смотрел на Арти и ждал.

Тот задумчиво жевал губами.

– Дерьмо собачье, – сказал он и плюнул на ближайший ботинок.

Слюна попала на шнурки и потекла вниз по дырочкам. Макгарк все так же молча смотрел на Арти, но на лбу у него пролегла глубокая морщина.

– Вы рассудили неправильно, – произнес Арти, посмеиваясь. – Вы сами вроде как инвалид, и вам нравилось меня жалеть. Но вы рассудили неправильно.

Макгарк извернулся на кровати, протянул руки вниз и поднял с пола протезы. Потом снова сел прямо и пристегнул ноги обратно. С металлическим лязгом протезы встали на место. Пистолет у меня в руке сделался скользким от пота.

– Вы рассудили… – Теперь Арти очень внимательно наблюдал за гостем. Лишь на мгновение бросил быстрый взгляд на зеркало, за которым скрывалась я, с пистолетом в руке. – Вы рассудили, что у нас с вами общая беда. Как я понимаю, с женщинами у вас плохо. Но у меня все хорошо. Вокруг меня женщины вьются роем и умоляют, чтобы я им заправил.

Макгарк возился со своим аппаратом, не обращая внимания на Арти. Сдвинул стержень на место, убрал шарик с пружиной обратно в паз, бережно закрыл крышку. Арти закусил нижнюю губу. Неопределенно взмахнул рукой-ластом.

– Знаете, вы неправильно распоряжаетесь своими культями. Как если бы обладатель хорошего голоса принял обет молчания. Вы старательно притворяетесь, будто у вас нет никаких изъянов, знакомитесь с девушкой в баре и не говорите ей о протезах, пока не придет время снимать штаны. А нужно наоборот: нужно выставить эти обрубки на солнце, чтобы они загорели, и ходить прямо на них. Надеть на них мягкие подушечки в блестках и плясать на освещенной сцене, чтобы всем было видно. И сердобольные девчонки станут стучаться к вам посреди ночи, просить взаймы сахар и улыбаться. Все они могут быть ваши. Не в таких количествах, как у меня, но все равно их будет много… Просто дайте им то, чего хочется: скрытого, запретного, потаенного, – потому что они знают, какая сила скрывается в этих культях.

Теперь Макгарк слушал. Внимательно слушал. Я видела, как его взгляд скользит по атласному покрывалу, по мягкому ковру. Я поставила пистолет на предохранитель и положила обратно на полку. Выходя из комнаты, я щелкнула выключателем, погасив лампу над бюро в комнате Арти, чтобы он знал, что я его больше не прикрываю. Я взяла бланк договора и отнесла его Арти. Макгарк молча курил, глядя в стену. Арти говорил:

– …человеку разумному незачем дожидаться, пока ему не снесут полголовы, он и так распознает правду.

Макгарк поступил к нам на работу в должности штатного электрика. Он подписал договор. Пожал руку мне, потому что у Арти не было рук. И сразу, не тратя времени даром, отправился продавать все свое немногочисленное имущество, прощаться с двумя сыновьями-подростками, жившими с его бывшей женой, и обустраивать микроавтобус под временное жилье, чтобы путешествовать с цирком.

Когда умерла Фрости, старая лошадь с ампутированными ногами, Цыпа «ужасно расстроился», как назвала это мама. В то утро я вышла из Яслей, шмыгая носом, в котором свербело от запаха чистящей жидкости, и услышала, как кто-то плачет. Знакомый плач. Они сидели на капоте грузовика с генератором рядом с дедушкиной урной. Вернее, сидели близняшки, а Цыпа лежал ничком, уткнувшись лицом в ладони, и рыдал в голос. Элли и Ифи ласково гладили его по спине, глядя на небо.

Я вскарабкалась на капот, чтобы тоже утешить Цыпу. Близняшки сказали, что он пришел к Фрости, а она уже окоченела. Я погладила Цыпу по голове и произнесла:

– Цыпа, не плачь, ты ни в чем не виноват. Она была старой, пришло ее время, и ты прекрасно о ней заботился эти последние месяцы. Может, ей никогда так хорошо не жилось, как у нас.

Но Цыпу душили рыдания. Элли хмыкнула и сказала, что они говорили ему то же самое, но он любил эту лошадь, и ему надо выплакаться. Меня задел ее высокомерный тон, и я заметила, что Цыпа любит всех без исключения. От него скоро совсем ничего не останется, если он будет так горько рыдать всякий раз, когда в цветочном горшке у рыжих завянет герань или что-нибудь подобное. Я думала, мы сейчас разругаемся, но Ифи скорбно смотрела в серое небо, а Элли не поддалась на провокацию.