Любовь и бесчестье

Вдали виднелись три длинные горные цепи, раскинувшиеся, как нежащиеся девицы, ноги которых были направлены в сторону Донкастер-Холла, а головы повернуты на север. Над ними возвышалось белое покрывало, мягкое и пушистое одеяние, будто предупреждавшее о том, что со временем наступит зима.

Река Тайрн, похожая на серебряную змею, обвивалась вокруг Донкастер-Холла и плавно скользила по узкой изумрудной долине. Редкие пучки травы возле стад овец казались сверху роскошными зелеными коврами, а стада походили на черные облака. Воздух был колким и холодным, будто зима еще не уступила места весне.

От восторга у Вероники закружилась голова.

Сейчас от Монтгомери к ней струился покой, а не ужасная боль, которую она ощущала в нем так долго. Мир и что-то еще, возможно, радость. И ради одного этого она была готова снова подняться на воздушном шаре. Разделить с ним радость – ради этого можно было заплатить любым страхом.

Вероника обхватила себя за талию обеими руками, и ее ладони нащупали запястья Монтгомери. Она наслаждалась его теплом, почти забыв о его присутствии в изумлении и восторге от того, что видела внизу.

Единственным доносившимся звуком был шум горелки и стук ее собственного сердца. В остальном мир был полон тишины и совершенства.

Они пролетели над дорогой, потом еще над несколькими узкими долинами – гленами. Фермер, ехавший в повозке, остановил свою упряжку мулов, чтобы поглазеть на них. Экипаж тоже остановился на дороге.

– Они все будут так пялиться на нас? – спросила Вероника.

Монтгомери склонился ближе к ней и почти на ухо прошептал ей:

– Они зачарованы. А ты разве не была бы?

– Да. И немного завидовала бы, – призналась Вероника. Но она-то была на шаре, и у нее имелась возможность видеть все самой.

Внезапно Вероника поняла, куда они летят: на северо-запад, к Лоллиброху.

Ей захотелось закрыть глаза и не видеть того, что было ей так хорошо знакомо. Но в то же время она не могла отделаться от теплых и нежных воспоминаний.

Возле главной улицы Лоллиброха находилась пресвитерианская церковь со своим скромным шпилем, будто опасавшимся привлечь к себе внимание.

– Я не знал, что так близко от нас находится весьма процветающее селение, – удивился Монтгомери.

– Это Лоллиброх.

– Твой дом.

Вероника кивнула, удивленная тем, что он это помнил.

– Где ты жила? – спросил Монтгомери, подаваясь вперед, чтобы разглядеть коттеджи, понатыканные на покатом склоне глена.

– Вон там, – сказала Вероника, вытягивая руку и указывая на Макнаренс-Хилл. – На другой стороне долины.

Она сделала шаг в сторону от него, будто стараясь отдалиться от своих воспоминаний. Несколько долгих мгновений она молчала, опасаясь, что не сможет произнести ни слова, поскольку у нее сдавило горло.

– Мы летим туда? – спросила наконец Вероника, бросив на него взгляд через плечо. – Я бы не хотела, – добавила она тихо. – Пожалуйста!

– Я разрабатываю способ управления полетом и моим воздушным кораблем, Вероника, – сказал Монтгомери. – А до тех пор нам придется путешествовать по воле ветра.

Вероника кивнула и снова устремила взгляд вперед. На этот раз, подойдя и встав у нее за спиной, Монтгомери не стал обнимать ее. Она стояла теперь одна, наблюдая за их приближением к Макнаренс-Хилл и ощущая холод по мере приближения к бывшему дому.

Независимо от того, увидела бы она свой дом или нет, Вероника знала, что та ночь запечатлелась в ее памяти навсегда. Ей следовало пережить это, позволить себе думать об этом. Она же обычно отторгала все воспоминания в тот момент, как они приходили. В противном случае боль лишила бы ее возможности двигаться.

Вот тропинка, ведущая к дому. Вот дерево, в которое попала молния, когда Веронике было лет семь. Вот ручей, роща и все остальные места, знакомые ей с детства.

Единственным признаком того, что здесь когда-то стоял дом, были закопченная кирпичная половина стены и остатки кухонного очага. Сквозь почерневшую землю пробивались молодые деревца, как если бы лес пытался заново завоевать это место и исцелить его.

Свежий ветер коснулся своим дыханием ее лица, дотронулся до него ледяной рукой.

Вероника закрыла глаза, заставив себя дышать медленно, глубоко и спокойно.

– Что случилось? – спросил Монтгомери.

Она не открывала глаз.

– Пожар.

Она бы удалилась от него, если бы гондола была побольше.

Монтгомери молчал, не желая допытываться и предоставив ей право хранить лишь для себя одной ту частицу прошлого, которой она не хотела делиться с ним. Они парили над этим местом, пока порыв ветра не повлек их на восток.

Вероника так настойчиво добивалась, чтобы Монтгомери делил с ней свои беды. А могла ли она скрыть свои тайны от него?

– Отец разбудил меня, – с трудом заговорила она, заставляя себя выталкивать слова. – Он кричал. Совал мне в руки сейф и что-то говорил, но я так и не разобрала что. Потом вернулся в дом за матерью. Они так и не выбрались из дома. Я пыталась добраться до них, – прошептала Вероника, опуская глаза на свои ладони, покрытые шрамами. – Не смогла открыть дверь. Я стояла там, смотрела на горящий дом и ничего не могла сделать.