Любовь и бесчестье

Прохладный ветерок нашептывал на ухо слова прощания с Донкастер-Холлом, и трепет листьев на деревьях тоже означал прощание. Они будто махали вслед. Небо цвета сажи предвещало скорое начало бури. Прекрасное утро в Шотландском нагорье сменилось мрачным днем. Вместо яркого солнца теперь по небу катились серые тучи, и в воздухе ощущался запах дождя.

Свежий ветер, задувавший в открытое окно, милосердно осушал слезы на глазах.

Вероника со стуком захлопнула окно кареты. Она бы с радостью задернула и занавеску, но тогда пришлось бы давать пояснения Элспет.

Она была слишком расстроена и готова заплакать, а уж начав плакать, не смогла бы остановиться.

Вероника устроилась на мягком сиденье, сняла чепчик и положила на скамью рядом с собой. В эту минуту комфорт для нее значил гораздо больше, чем мода.

Нужно было завязать хоть какой-нибудь разговор, и Вероника тщетно пыталась придумать безобидную тему. Тетка убеждала ее, что слуг следует игнорировать, обращаться с ними как с мебелью, которой пользуются, но о которой не думают. Со слугами не ведут разговоров, особенно когда выезжают из дома. И все же Вероника полагала, что с женщиной, помогающей ей надеть чулки, следует поговорить, когда ее работа по дому закончена.

К тому же она больше не собиралась считать тетю Лилли образцом благопристойности.

– Как давно ты замужем, Элспет?

– Уже почти год, ваша милость.

Девушка не болтала попусту. Она отвечала на вопросы, но никогда не позволила бы себе продолжить беседу. Эти ее черты, вне всякого сомнения, были присущи образцовой служанке, но совершенно неприемлемы для собеседницы.

– А где состоялась твоя свадьба? – спросила она.

– В Перте, ваша милость.

Элспет склонила голову набок и смотрела с любопытством на свою госпожу.

– А почему вы спрашиваете, ваша милость?

Следовало ли Веронике признаться, что у нее есть потребность поговорить? О чем бы она ни говорила, она не могла при этом перестать думать о Монтгомери.

Он счел, что она способна причинить ему вред. Она с трудом отбросила эту мысль.

– Мне просто любопытно, – ответила Вероника. – Прошу прощения, если это тебя обидело.

Элспет покачала головой:

– Ничуть не обидело, ваша милость. Просто прежде никто об этом не спрашивал.

Вероника теребила ткань своей юбки. Она высвободила руки из ее складок, разгладила ее и заставила себя казаться спокойной.

– Ты счастлива, Элспет?

Нет, ей не следовало задавать этот вопрос. Она и без подсказки тети Лилли знала, что сейчас Элспет повернулась и смотрит на нее.

Глаза девушки засверкали, а от улыбки ямочки на ее щеках обозначились отчетливее.

– О да, ваша милость. Мой Робби…

Голос ее пресекся на середине фразы, а лицо зарделось.

– Да, ваша милость, я счастлива.

Зависть впилась в сердце Вероники, как голодная змея.

Нет, эта тема оказалась не пригодна для легкой болтовни.

– Похоже, нас ожидает плохая погода, – сказала Вероника, поднимая глаза на клубящиеся тучи. Тема погоды всегда была наиболее приемлемой.

Элспет кивнула, но не сказала ничего. На одно мгновение они стали просто двумя женщинами. Но теперь все вернулось на круги своя.

Вероника положила голову на кожаную подушку. По пути в Донкастер-Холл они воспользовались другой каретой. Это было несколько недель назад.

Внутри этой пахло затхлостью, будто она долго стояла в сарае без дела. И все же оставалась безупречно чистой. Ни на одной из ее поверхностей не было ни единой пылинки, а бледно-голубые подушки выглядели так, будто по ним недавно прошлись щеткой. Входило ли это в обязанности кучера?

Или этим занималась горничная? Как странно, что она этого не знала.

Если бы Веронику это и впрямь интересовало, карета стала бы темой их разговора, и они могли бы побеседовать об этом с Элспет. Элспет должна была знать.

Как хорошо, что она выбрала именно ее. Элспет была Божьим благословением. Миллисент с ее угрюмым видом могла бы окрасить в серый цвет любой день. Она бы с самого рассвета не переставая жаловалась на неудобства.

Хотя именно сейчас общество Миллисент вполне подошло бы ей. На данный момент Вероника видела только темные стороны жизни. Приближавшаяся буря вполне соответствовала ее теперешнему настроению, будто сам Господь в довершение всего посылал ее.

У Вероники были все основания для дурного настроения: муж обвинил ее в попытке убийства.

Нет, она не любила Монтгомери Фэрфакса. А в эту минуту он ей и вовсе был неприятен.