Любовь и бесчестье

– Лорд Фэрфакс только что вошел в станционное здание, – сказала Элспет. – И вид у него не слишком довольный. И с ним мой Робби.

Вероника с такой силой сжала руки, что ей стало больно.

Несколькими минутами позже дверь в конце вагона открылась. В двери стоял Монтгомери, занимая собой все пространство проема. За его спиной маячил Робби, и вид у него был такой, будто он предпочел бы находиться где угодно, но только не здесь.

Монтгомери сделал шаг в сторону, позволив Робби войти в вагон. Вероника поднялась с места и двинулась по проходу вперед, дав Робби возможность сесть рядом с Элспет. К счастью для всех, вагон в этот момент был пуст.

– Жена! – произнес Монтгомери, и взгляд его замкнулся на ее лице. Стороннему наблюдателю он мог показаться бесстрастным.

Вероника же почувствовала его ярость, не говоря о том, что его синие глаза были холодны, как ледышки.

– Муж! – отозвалась Вероника таким же ледяным тоном, каким заговорил с ней он.

Монтгомери стоял, расставив ноги и сжимая руками дверную раму по обе стороны от себя. Пар раздувал полы его сюртука и ерошил волосы.

– Нам с тобой надо поговорить.

Сознавая, что пара у них за спиной испытывает любопытство, Вероника направилась к выходу, но остановилась на площадке.

Монтгомери продолжал хранить молчание, и от этого ее раздражение возрастало.

Она по-настоящему устала от его вечной сдержанности. И сложила руки на груди, приняв решение оставаться упрямой, как всегда.

– Я не пыталась тебя убить, – яростно сказала Вероника.

– Мне надо, чтобы ты меня убедила.

– Нет, – покачала она головой. – Я не собираюсь тебя убеждать. Думай, что тебе угодно.

– Почему ты уехала?

Глаза Вероники широко раскрылись.

– А ты полагал, будто я останусь в Донкастер-Холле после того, как ты обвинил меня в покушении на свою жизнь?

– Но ты ничего не отрицала.

Если бы у Вероники под рукой оказалось что-нибудь подходящее, она швырнула бы это ему в голову.

– Я этого не отрицала, – заговорила она наконец, медленно произнося слова, будто втолковывала свою мысль слабоумному, – поскольку я не могла поверить своим ушам, не могла поверить, что ты сказал это. А теперь скажу. Монтгомери, я не пыталась тебя убить.

Каждое слово она выговаривала медленно, чтобы он мог расслышать и понять ее.

Она повернулась, собираясь уйти, но Монтгомери схватил ее за руку и удержал.

– Куда ты, черт возьми, собралась?

– Куда угодно. В любое место. В такое, где тебя нет.

– Вероника, – сказал он тихо. – В тот самый момент, когда я обвинил тебя, понял, что не прав.

Лишь слегка смягчившись, Вероника все-таки повернулась к нему лицом.

– Как ты мог подумать обо мне такое? – спросила она шепотом.

– Я и не думал, – ответил Монтгомери, медленно привлекая ее к себе. – Прости меня, – сказал он, целуя ее в губы нежно, едва прикасаясь.

– Но ты сказал нечто ужасное!

– Да, верно, – согласился он.

И все же Вероника еще не могла его простить. Она отстранилась.

– Я много от тебя претерпела и мирилась со многим, – начала она.

Его брови взметнулись вверх.

– О!

– Во-первых, твое вечное молчание.

– Но ведь и ты тоже временами молчишь, Вероника. Ты не рассказала мне о своих родителях, о пожаре, об Аманде.

Она задумалась над его словами: он был прав.

– Я никому не рассказываю о родителях, – едва слышно сказала она, опуская глаза. – Прошло два года, но иногда у меня возникает такое чувство, будто это было вчера.

Она подняла глаза, и ее взгляд метнулся к его лицу.

– Ты поэтому не рассказываешь мне о Кэролайн?

Все последние недели Вероника донимала его, клевала, как курица, как раздраженная наседка, будто добивалась, чтобы Монтгомери раскрыл перед ней сердце, чтобы она могла рассмотреть, что там. И как раз когда она собралась извиниться, он сказал нечто такое, что повергло ее в смущение.

– Я не говорю о Кэролайн, потому что меня преследует чувство вины.

Площадка, на которой они стояли, соединяла два железнодорожных вагона. В окно было видно, как соседний вагон заполняется людьми. Ни место, ни время не были подходящими для подобных разговоров, но Вероника не сказала ни единого слова и не выразила желания вернуться в вагон.

– Это цена, которую ты назначаешь за прощение, Вероника? Все мои тайны?

Мгновение она изучала его лицо: за последние несколько минут она поняла Монтгомери лучше и узнала о нем больше, чем за все последние пять недель.

– Нет, – возразила она, удивляя Монтгомери. Она больше не собиралась донимать его вопросами. – Нет, Монтгомери, можешь хранить свои тайны.

Он, в свою очередь, тоже мгновение внимательно разглядывал выражение ее лица, потом сказал:

– Кэролайн была женой моего брата. Я не был в нее влюблен, любил ее как сестру. С самого детства. С тех пор как был мальчиком. Видишь ли, мы выросли вместе. Ее семья жила почти там же, где и наша, чуть дальше по дороге в Гленигл.

Он бросил взгляд в сторону станции. Клубящийся волнами пар, возбужденные голоса пассажиров и всевозможные механические шумы затрудняли разговор. Но как ни странно, она с легкостью различала его слова.