Любовь и бесчестье

— Лорд Фэрфакс только что вошел в станционное здание, — сказала Элспет. — И вид у него не слишком довольный. И с ним мой Робби.

Вероника с такой силой сжала руки, что ей стало больно.

Несколькими минутами позже дверь в конце вагона открылась. В двери стоял Монтгомери, занимая собой все пространство проема. За его спиной маячил Робби, и вид у него был такой, будто он предпочел бы находиться где угодно, но только не здесь.

Монтгомери сделал шаг в сторону, позволив Робби войти в вагон. Вероника поднялась с места и двинулась по проходу вперед, дав Робби возможность сесть рядом с Элспет. К счастью для всех, вагон в этот момент был пуст.

— Жена! — произнес Монтгомери, и взгляд его замкнулся на ее лице.

Стороннему наблюдателю он мог показаться бесстрастным.

Вероника же почувствовала его ярость, не говоря о том, что его синие глаза были холодны, как ледышки.

— Муж! — отозвалась Вероника таким же ледяным тоном, каким заговорил с ней он.

Монтгомери стоял, расставив ноги и сжимая руками дверную раму по обе стороны от себя. Пар раздувал полы его сюртука и ерошил волосы.

— Нам с тобой надо поговорить.

Сознавая, что пара у них за спиной испытывает любопытство, Вероника направилась к выходу, но остановилась на площадке.

Монтгомери продолжал хранить молчание, и от этого ее раздражение возрастало.

Она по-настоящему устала от его вечной сдержанности. И сложила руки на груди, приняв решение оставаться упрямой, как всегда.

— Я не пыталась тебя убить, — яростно сказала Вероника.

— Мне надо, чтобы ты меня убедила.

— Нет, — покачала она головой. — Я не собираюсь тебя убеждать. Думай, что тебе угодно.

— Почему ты уехала?

Глаза Вероники широко раскрылись.

— А ты полагал, будто я останусь в Донкастер-Холле после того, как ты обвинил меня в покушении на свою жизнь?

— Но ты ничего не отрицала.

Если бы у Вероники под рукой оказалось что-нибудь подходящее, она швырнула бы это ему в голову.

— Я этого не отрицала, — заговорила она наконец, медленно произнося слова, будто втолковывала свою мысль слабоумному, — поскольку я не могла поверить своим ушам, не могла поверить, что ты сказал это. А теперь скажу. Монтгомери, я не пыталась тебя убить.

Каждое слово она выговаривала медленно, чтобы он мог расслышать и понять ее.

Она повернулась, собираясь уйти, но Монтгомери схватил ее за руку и удержал.

— Куда ты, черт возьми, собралась?

— Куда угодно. В любое место. В такое, где тебя нет.

— Вероника, — сказал он тихо. — В тот самый момент, когда я обвинил тебя, понял, что не прав.

Лишь слегка смягчившись, Вероника все-таки повернулась к нему лицом.

— Как ты мог подумать обо мне такое? — спросила она шепотом.

— Я и не думал, — ответил Монтгомери, медленно привлекая ее к себе. — Прости меня, — сказал он, целуя ее в губы нежно, едва прикасаясь.

— Но ты сказал нечто ужасное!

— Да, верно, — согласился он.

И все же Вероника еще не могла его простить. Она отстранилась.

— Я много от тебя претерпела и мирилась со многим, — начала она.

Его брови взметнулись вверх.

— О!

— Во-первых, твое вечное молчание.

— Но ведь и ты тоже временами молчишь, Вероника. Ты не рассказала мне о своих родителях, о пожаре, об Аманде.

Она задумалась над его словами: он был прав.

— Я никому не рассказываю о родителях, — едва слышно сказала она, опуская глаза. — Прошло два года, но иногда у меня возникает такое чувство, будто это было вчера.

Она подняла глаза, и ее взгляд метнулся к его лицу.

— Ты поэтому не рассказываешь мне о Кэролайн?

Все последние недели Вероника донимала его, клевала, как курица, как раздраженная наседка, будто добивалась, чтобы Монтгомери раскрыл перед ней сердце, чтобы она могла рассмотреть, что там. И как раз когда она собралась извиниться, он сказал нечто такое, что повергло ее в смущение.

— Я не говорю о Кэролайн, потому что меня преследует чувство вины.

Площадка, на которой они стояли, соединяла два железнодорожных вагона. В окно было видно, как соседний вагон заполняется людьми. Ни место, ни время не были подходящими для подобных разговоров, но Вероника не сказала ни единого слова и не выразила желания вернуться в вагон.

— Это цена, которую ты назначаешь за прощение, Вероника? Все мои тайны?

Мгновение она изучала его лицо: за последние несколько минут она поняла Монтгомери лучше и узнала о нем больше, чем за все последние пять недель.

— Нет, — возразила она, удивляя Монтгомери. Она больше не собиралась донимать его вопросами. — Нет, Монтгомери, можешь хранить свои тайны.

Он, в свою очередь, тоже мгновение внимательно разглядывал выражение ее лица, потом сказал:

— Кэролайн была женой моего брата. Я не был в нее влюблен, любил ее как сестру. С самого детства. С тех пор как был мальчиком. Видишь ли, мы выросли вместе. Ее семья жила почти там же, где и наша, чуть дальше по дороге в Гленигл.

Он бросил взгляд в сторону станции. Клубящийся волнами пар, возбужденные голоса пассажиров и всевозможные механические шумы затрудняли разговор. Но как ни странно, она с легкостью различала его слова.