Любовь и бунт. Дневник 1910 года

Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя.

Очень тяжелый разговор ночью. Я дурно перенес. Саша говорила о продаже за миллион. Посмотрим что. Может быть, к лучшему. Только бы поступить перед Высшим Судьей, заслужить его одобрение.

Беседа Л. Н. Толстого с Е. В. Молоствовой о сектантах в записи Д. П. Маковицкого.

Л. Н.: Религиозная истина только та, которая движется.

Он спросил, кто занимается сектантами. <…>

Л. Н.: Я бы желал, чтобы перечислили секты, которые существуют.

Молоствова: Это непочатый угол, мне кажется.

Л. Н.: И огромной важности.

<…>

Л. Н. говорил о письмах, которые получает о вере:

– Это не сектантство, это у молодежи, в прошлом революционной, совсем полное, свободное отношение. Они не примыкают ни к какой секте. Они одного боятся: чтобы их не причислили к толстовцам.

Л. Н. прочел вслух полученное сегодня письмо крестьянина, просящего Евангелие. Удивительное письмо!

– Писем такого характера каждый день по крайней мере одно получается, – сказал он.

Александра Львовна: Послать большое Евангелие? Один писал, что год потребовался, пока он его (большое Евангелие) понял.

Л. Н.: Есть такие люди, которым нужно основательно все, каждое слово понять.

Молоствова рассказала про воспитание одной девочки: бабушка – иеговистка («вся любовь», она молится за тех, которые посадили ее сына), отец – революционер-атеист. Мать спрашивает Молоствову, как девочку направлять. Она ответила: «Не направлять ни в какую, пусть ребенок идет, в чью сторону его „повлечет“. И девочка сама сказала мне: «Кажется, что Бог есть».

Л. Н. на это сказал, что ребенка Бог увлечет, но что мы не должны на него влиять и мы не замечаем тех влияний, какие внушаем ребенку в «Отче наш еси на небесех», в ношении креста, в исповеди.

Софья Андреевна: Как же иначе сказать ребенку о Боге, как не о небесном? Это значит о бесконечном.

Л. Н.: Определить Бога «на небесах» – это самый узкий эпитет. <…>

Л. Н. заговорил о Достоевском: о поучениях старца Зосимы и о Великом Инквизиторе.

– Здесь очень много хорошего. Но все это преувеличено, нет чувства меры.

Софья Андреевна: Жена Достоевского стенографировала, и он никогда ничего не переделывал.

Л. Н.: «Великий Инквизитор» – это так себе. Но поучения Зосимы, особенно его последние, записанные Алешей мысли, хороши.

Молоствова: Как начнешь читать Достоевского, возникает протест, но потом захватывает.

Л. Н.: Я очень понимаю, что на него Белинский, кажется…

Молоствова: Я думаю, молодым не следует читать Достоевского.

Л. Н.: Ах, у Достоевского его странная манера, странный язык! Все лица одинаковым языком выражаются. Лица его постоянно поступают оригинально, и, в конце, вы привыкаете и оригинальность становится пошлостью. Швыряет как попало самые серьезные вопросы, перемешивая их с романическими. По-моему, времена романов прошли. Описывать, «как распустила волосы…», трактовать (любовные) отношения человеческие…

Софья Андреевна: Когда любовные отношения – это интересы первой важности.

Л. Н.: Как первой! Они 1018-й важности. В народе это стоит на настоящем месте. Трудовая жизнь на первом месте.

И Л. Н. вспомнил разговоры, бывшие на днях с Ольгой Ершовой, яснополянской крестьянкой. Она говорила: сноха хороша, сын, зять не пьют, живем мирно, решают, кому идти в солдаты.

– Вот интересы… Вот Мопассан – огромный талант. У него целые томы посвящены любви. У Мопассана ряд серьезных вопросов пробивается. Я как раз перечитывал Мопассана и Достоевского.

Молоствова заговорила о появившейся переписке Черткова с Эртелем, где Чертков говорит так: «Мы любили друг друга, но часто мы говорили на разных языках» (разные миросозерцания).

Л. Н. (к Молоствовой): Ленотра вы не читали?

Молоствова: Нет.

Л. Н.: Я собираюсь его читать. Это писатель, который описывает времена революции по материалам: он художественно описывает действующие лица на основании биографических данных. Мне о нем (Ленотре) говорили и пришлют.

Л. Н. спросил Молоствову, замечает ли она что-нибудь выдающееся в литературе:

– Я боюсь, как бы мне не быть старовером, как эти Карамзины, которые не понимали Пушкина, – чтобы мне не быть таким. Но я думаю, что этого нет.