А.С. Гречнев-Чернов оставил ещё одно свидетельство об этих же днях: «В Париже, недалеко от улицы Толбияк, идущей прямо к парку Монсури, жила Инесса Фёдоровна Арманд, одна из активных работников партии. Она сняла комнату у находящегося в эмиграции уральского рабочего И.П. Мазанова. Я знал Мазанова по нелегальной работе в Донбассе. Посещая земляка, я довольно близко познакомился с И. Арманд. Этому помогли наши совместные занятия музыкой: я играл на скрипке, а она на рояле, который брала напрокат. Играла она много, хорошо владела техникой игры и обладала чувством настоящего музыканта. Владимир Ильич охотно слушал нашу игру. Он часто приходил к И.П. Мазанову, которого знал по ссылке в Сибири. С Инессой Арманд, которую Владимир Ильич очень ценил как работника, его также связывали дружеские узы. Иногда с ним приходила и Надежда Константиновна. Играли мы самые разнообразные вещи: и ноктюрны Шопена, и сонаты Бетховена; играли Моцарта, Баха, Венявского, Шумана, Шуберта, вариации Берио. Владимир Ильич усаживался в кресло позади рояля и молча слушал. Владимир Ильич очень любил музыку и понимал её. Он восторгался отдельными местами из сонат Моцарта, где торжественно и величественно звучали аккорды, он увлекался сонатами Бетховена, любил бурного и темпераментного Баха, спокойную, душевную музыку Шопена, Шуберта, Шумана, высокую технику вариаций Берио. Некоторые вещи, такие, например, как ноктюрн Шопена в ми-бемоль или “Легенда” Венявского, он просил повторять».
Пожалуй, лучше всех сказала о себе сама Инесса Фёдоровна в одном из откровенных писем к своей старшей дочери: «Знаешь ли, я скажу про себя – скажу прямо – жизнь и многие жизненные передряги, которые пришлось пережить, мне доказали, что я сильная, и доказали это много раз, и я это знаю. Но знаешь, что мне часто говорили, да и до сих пор ещё говорят? “Когда мы с вами познакомились, вы нам казались такой мягкой, хрупкой и слабой, – а вы, оказывается, железная” … Неужели на самом деле каждый сильный человек должен быть непременно жандармом, лишённым всякой мягкости и женственности? – По-моему, это “ниоткуда не вытекает”, по выражению одного моего хорошего знакомого… Наоборот, в женственности и мягкости есть обаяние, которое тоже сила…».
В 1921 г. современник вспоминал: «Как сейчас вижу её, выходящую от наших Ильичей. Её темперамент мне тогда бросился в глаза… Казалось, жизни в этом человеке неисчерпаемый источник. Это был горящий костёр революции, и красные перья на её шляпе являлись как бы языками этого пламени».
Несмотря на её разрыв с мужем, происшедший, кажется, без всяких драм, семья Арманд её снабжает средствами. Всё время своей эмиграции, т. е. до 1917 г., в деньгах она не нуждается.
К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить…
Всех мужчин и женщин, которых когда-либо Ленин встречал, он примерял только к делу, только по их отношению к делу, – и соразмерно отвечал им: так, как требовало дело, и до того момента, пока оно требовало. Лишь одна Инесса, хоть и вошла в его жизнь через то же дело, иначе быть не могло, никакая посторонняя не могла б и приблизиться, – но существовала как будто для него одного, просто для него, существо для существа… Пяти минут не умея провести впустую, чтобы не раздражиться, не отяготиться бездельем, – с Инессой он проводил и помногу часов подряд. И не презирал себя за то, не спешил отряхнуться, но вполне отдавался этой слабости. И вот высшая степень: когда всё без исключения доверяешь ей, когда хочется ей всё рассказать – больше, чем любому мужчине…
Помню, что В. И. в юности… читал и перечитывал по нескольку раз своего любимого Тургенева.