Любовь и долг Александра III

Мрачный как туча Саша вошел в кабинет отца и замер, увидев его лицо и стиснутые кулаки. Создалось впечатление, что отец вонзает ногти в ладони, чтобы сдержать рыдания. Никогда прежде Саша не видел такого выражения его лица. Никогда не видел такого безумного ужаса на его лице!

– Папá! – Он бросился к нему. – Что с вами?

– Ты должен немедленно ехать в Ниццу, – пробормотал отец. – Никса… он очень болен. Я получил телеграмму. Мамá сообщает, что там все совсем плохо. Никса опасно заболел воспалением мозга, и неизвестно, приведет ли Бог еще застать его в живых. Я не понимаю, что же получается, врачи нам все время лгали?! Ты должен поехать и увидеть его!

Все началось во Флоренции. Когда поезд, в котором ехал цесаревич, подошел к вокзалу, Никса внезапно почувствовал ужасную боль в спине. Такую, что не мог шевельнуться. Но надо же было выходить из вагона. И не хотелось привлекать внимание зевак. Его преподаватель Чичерин и секретарь Федор Оом накинули на царевича плед и под руки вывели из вагона. Люди, стоявшие на перроне, решили, что выводят какого-то согбенного старичка.

На другой день в «Hotel d’Italia», где разместился Никса со свитой, прибыл профессор Бурич – местное медицинское светило. Он увидел опухоль и красноту на спине больного и сказал, что у великого князя нарыв в спинной кости. Это всех изумило: ведь официальным, привычным диагнозом считался ревматизм. Буричу не слишком поверили, а после того, как поставленная профессором шпанская мушка рассосала опухоль и уменьшила боль, доктор Шестов приободрился и уверился, что он был прав, диагностируя ревматизм.

Никса обрадовался быстрому исцелению. Нет, ну в самом деле – после путешествия в Данию, после встречи с Дагмар у него было такое чудесное настроение, он ощущал себя вполне здоровым, а тут опять накатила боль. Хорошо, что стало легче. Правда, ходить прямо было невозможно. Пришлось немного горбиться. И он постоянно опасался, что боль вернется.

«Но как только приедет Дагмар, я опять стану и весел, и бодр и распрямлюсь», – утешал он себя. А пока пришлось уехать из Флоренции в Ниццу, потому что врачи посоветовали переменить климат.

Мария Александровна, которая с младшими детьми тоже приехала в Италию, слушалась их и верила им. Веселый, обаятельный Шестов, которого Мещерский презрительно называл куртизаном, производил на нее прекрасное впечатление. Она настолько сильно любила сына, что мысль о возможности потерять его просто не укладывалась в голове.

Состояние здоровья Никсы беспрестанно колебалось – то ему становилось лучше, и тогда люди не понимали, как могли потерять надежду, то его накрывало ухудшение такой силы, что он совсем не мог спать. В один из таких дней решили созвать консилиум, и император Наполеон III, узнав о болезни цесаревича, отправил к нему двух знаменитейших врачей – Нелатона и Рейе. Французы подтвердили диагноз доктора Шестова: болезнь наследника является мускульным ревматизмом, осложненным простудой. Ни один из жизненно важных органов не затронут, а значит, оснований для тревоги за его жизнь нет. Это необычайно обрадовало окружение цесаревича, а уж какой радости преисполнилось сердце Марии Александровны!

И погода улучшилась: то зима стояла ненастная, а теперь вдруг наступили теплые и ясные дни. Никса ежедневно выезжал в экипаже, а вечера проводил на вилле «Дисбах», снятой специально для него.

Однажды утром его навестил контр-адмирал Лисовский, который должен был на следующий день вести русскую эскадру, обычно стоявшую на рейде Ниццы, в Тулон, чтобы присутствовать на маневрах французского флота.

– Во сколько вы выходите в море? – спросил Никса.

– В шесть утра, – доложил Лисовский.

– Жаль, что так рано, – вздохнул Никса. – Я бы полюбовался вами из окна.

– Ну, тогда мы выйдем позже, ваше высочество. В девять нас можно увидеть против Ниццы.

Утром граф Строганов увидел цесаревича стоящим перед стеклянной дверью балкона.

– Любуетесь морем? – произнес граф.

Никса вздрогнул, обернулся:

– Боже мой, я забылся… Любовался нашей эскадрой, и мне чудилось, будто я на «Александре Невском», флагманском корабле, и он уносит меня далеко-далеко…

– Вы скучаете по России?

– Конечно. Молюсь, чтобы вернуться туда.

Повисла мгновенная, но тягостная пауза, и Никса продолжил:

– Поскорее бы.

У Строганова отлегло от сердца.

– Близится Масленица, – проговорил он. – Вас приглашают принять участие в карнавале.

– Как? – засмеялся Никса. – И в Ницце тоже карнавал?

– Жалкое подобие венецианского и римского, но с тех пор, как первое шествие устроил герцог Савойский Виктор-Эммануил I, это вошло в моду. Тоже, как в Риме, своя корсо[15] есть, хотя скачки не проходят.

– А шествие цветов? А маски? – с интересом спросил Никса. – А маленькие круглые конфеты из карамельного сахара, которые разбрасывают в толпу… Забыл, как они называются… Ах да, конфетти! Это все будет?

– Что ж, говорят, будет все как у людей, – усмехнулся Строганов. – И шествия, и маски, и король карнавала.

– Наверное, мы уже опоздали! – взволновался Никса. – На корсо все балконы заняты!