Любовь и фантастика (сборник)

– Сеньора… я благодарен Судьбе за счастье увидеть вас. Благословен рыцарь, совершающий подвиги вашим именем. Я не знаю своей новой участи… но мне кажется, она близка. Прощайте!

Он вскочил в седло. И, обернувшись, вдруг подмигнул своим единственным глазом – сверху вниз:

– Не думайте, что вы в чем-то передо мной виноваты… Это Судьба.

И направил коня на дорогу.

* * *

Девять дней зеркальце оставалось темным.

Девять ночей Диего сидел на крыше, сшибая моховых звезд и «огненных мулов». В пушке стоял теперь аккумулятор Синко – это было меньше, чем источник питания от рыцаря-фаталиста, но куда лучше, чем старый пушечный аккумулятор.

– Он все равно спит, – сказал Диего, с сожалением глядя на мавра. – А так он заснет чуть крепче, вот и все.

Девять дней мы сами жили, как во сне. И мне, и Диего было ясно, что если наш план сорвется – Аманесера не спасет уже ничто.

Я держала голову высоко – так высоко, как только могла. Мне казалось, что слуги шепчутся за спиной. Мой рыцарь попал в капкан донны Фуэнте – и виной этому была его дама, она и больше никто. Так, мне казалось, шепчутся служанки.

Я велела поставить кресло в гостиной перед парадным портретом Аманесера. Рыцарь рассвета стоял, опираясь на копье, в полном боевом облачении, с опущенным забралом шлема. Я сидела перед ним, вышивая олеандры, собирая слезы в маленький сосуд, висящий на шнурке у меня на шее.

На десятый день зеркальце засветилось. Я увидела отблеск костра на панцире, забрало темного шлема и ущербную луну в небесах – ту же луну, что висела сейчас над нашими головами.

– Я снова свободен, – сказал Аманесер. – И я люблю вас, донна Клара. Ждите.

* * *

Диего избегал меня. Не смешил, не восхищался, не улыбался, глядя в глаза. Порывался даже уйти – но не ушел; дворецкий заваливал его поручениями – и он делал все, даже самую грязную работу. А по ночам сидел на крыше рядом с пушкой.

Он начал курить. Раздобыл где-то трубку. Курил плохой табак, который покупал у слуг. Кашлял, смахивал слезы с глаз и снова курил.

Однажды ночью я снова поднялась на крышу. При виде меня Диего едва не проглотил свою трубку:

– Сеньора…

Я опустилась рядом:

– Диего… Для того, чтобы быть верной моему рыцарю, мне вовсе не нужно играть с вами в прятки. Аманесер здесь, – я прижала руку к груди. – Моя любовь к нему – как восход солнца… разве можно оскорбить восход? Разве можно его принизить?

– Но сеньора, мне показалось…

– Я верна моему рыцарю так совершенно и полно, что с благодарностью принимаю и ваши чувства. Настоящая любовь не может унизить или оскорбить. А донна Фуэнте – в самом деле опасная колдунья, и ведь мы знаем, что наидоблестнейший рыцарь однажды может потерпеть поражение… Вы доказали свое благородство, Диего. Давайте снова будем друзьями.

Он молчал.

Была безлунная, спокойная, тишайшая ночь. Над крышей и над башней, над фонтаном во внутреннем дворике и над нашими головами лежало звездное царство – россыпь жемчуга на черном бархате. Звезды мерцали в остывающем воздухе.

– Смотрите, – я протянула руку. – Видите, вон та розоватая звезда?

– Вижу…

– Рядом с ней, левее… Звезда не такая яркая, но… это любимая звезда Аманесера. Она называется Тэмма.

– А у нас в поселке, – он наконец-то улыбнулся, – ее зовут Хвостик. Потому что все созвездие – видите, три звезды, еще две крестом и те четыре звезды… называется Песья Случка. Я прошу прощения, сеньора, но оно в самом деле так называется. А то, что прямо у нас над головами – четыре звезды полукругом – это Гребень…

Я улыбнулась в ответ. Поселяне называют звезды в меру собственного разумения – но куда им до рыцаря Аманесера, у которого в машине стоит астрономическая программа под названием «симулятор Вселенной»…

– Тэмма – это красиво, – тихо сказал Диего. – Но на его месте я назвал бы ее Клара… Ой, извините, сеньора. Я лучше буду молчать.

* * *

В ворота постучал испуганный пастушок лет тринадцати. Он затравленно оглядывался, просил пить и бормотал насчет коровы, которую потерял, и что за это его убьет хозяин. Слуги уже готовы были пустить парня в людскую – поесть, попить, отдохнуть. Хорошо, что рядом случился Диего и принудил дворецкого поставить пастушка на весы.

Боже мой! Этот тощий оборванец весил, как цельносвинцовый. Я прибежала на крик дворецкого; слуги и служанки разбегались, кто куда. Пастушок стоял среди двора, дергал плечом, шмыгал носом и тупо ныл про корову и про хозяина, который убьет. Диего перехватил меня в дверях:

– Не подходите к нему. Это бомба.

Я присмотрелась. Парень выглядел совсем как настоящий, и если бы не повторяющиеся движения – дерг-шмыг-дерг – и не искусственные закольцованные слова, я тоже сочла бы его испуганным подростком.

– Назад! – кричал дворецкий, наступая на пастушка с рогатиной. – Назад, отродье! Уходи, откуда пришел!

Парень смотрел сквозь него мутными голубыми гляделками и причитал о потерянной корове.

Дворецкому, конюху и Диего пришлось объединить усилия, и втроем они вытолкали пастушка за ворота. По дороге пылило стадо; конюх побежал навстречу, размахивая руками, веля остановиться, свернуть…