Любовь и французы

Стендаль парил в облаках на подступах к любовному чувству, для этого эстета музыка и созерцание природы были предлогом для восхитительных эротических грез. Утонченность, способность растрогаться, талант непосредственности — вот отличительные черты великого влюбленного. Любовь — чудо цивилизации. Примитивным или варварским народам известна только физическая привязанность.

Средневековые трубадуры верили, что из любви проистекает всякая добродетель. Романтический идеалист Стендаль полагал, что с нее начинается величие. «Я был незначителен, пока не полюбил,— писал он и добавлял: — От мужчины, не знавшего страстной любви, скрыта половина — и прекраснейшая половина — жизни».

Однако на нравы своей эпохи он сетовал в более реалистическом духе, заявляя, что супружеских измен было бы меньше, если бы девушки были более свободны и лучше образованны и если бы супругам был разрешен развод. Светские браки он считал смехотворными. Только союзы, руководимые истинной страстью, должны признаваться законом. Женщина по праву принадлежит тому мужчине, которого она любит и который любит ее.

Большинству героинь Бальзака было около тридцати. Как заметила мадам де Жирарден, «вот где нужно искать страсть в наше время. Наши юные девушки слишком озабочены тем, как бы выгодно выйти замуж... страсть к ним приходит позже!» Любовницы Бальзака были старше его, и писатель многим обязан их откровенности и опыту. Его современники, равно как и критики более позднего времени, считали его Physiologic du manage* розыгрышем, неблагосклонно сравнивая ее с посвященным этой теме серьезным томом месье де Сенанкура. Предлагая читателям свои советы, как уберечься от рогов (бывших в девятнадцатом веке, судя по утверждениям других авторов, отнюдь не редким явлением), Бальзак, разумеется, шутил. Но иногда среди хлестких сар-казмов, которые мог написать только знавший и любивший женщин француз, читатель находит жемчужины проницательности и здравого смысла. Мы должны быть любимы, да, но мы также, по его мнению, должны быть выдрессированы, вместе с большинством его соотечественников, и писатель нигде не изменяет своему командному тону.

Подобно Стендалю, Бальзак считал, что существует близкое соответствие между любовью и музыкой. «Мы инстинктивно чувствуем,— писал он,— что любовь — самая мелодичная из гармоний. Женщина — это изысканный инструмент удовольствия, но следует изучить его клавиши, научиться капризной и изменчивой работе пальцев, услышать трепет струн. Сколь многие мужчины вступают в брак, не зная, что представляет собой женщина! Они разбивают сердца, которых никогда не могли постичь. Большинство из них женятся, пребывая в глубочайшем неведении о любви. Они начинают свою супружескую жизнь, врываясь в незнакомый дом и ожидая, что их немедленно примут в гостиной. Даже стоящий на самой низкой ступени мастерства артист знает о существовании неопределимого взаимопонимания между ним и его инструментом. Он знает по опыту, что на установление этой таинственной связи может уйти много лет. Это требует души и становится источником мелодии только после длительного учения».

«Что за богохульство,— восклицает он,— использовать слово «любовь» в связи с продолжением рода! Любовь — это соответствие между жизненными потребностями и чувствами, и супружеское счастье есть результат совершенного согласия душ между мужем и женой. Чтобы быть счастливым, мужчина должен подчиниться определенным правилам чести и деликатности — он должен любить искренне, ибо ничто не может устоять перед истинной страстью. Но быть страстным — значит испытывать постоянное желание. Можно ли продолжать желать свою жену?» На этот вопрос, когда-то поднимавшийся на судах любви, Бальзак отвечает «да». «Утверждать, будто невозможно продолжать любить одну и ту же женщину,— говорит он,— столь же абсурдно, как говорить, что знаменитому скрипачу нужно несколько скрипок, чтобы сыграть прекрасную мелодию. Любовь — это поэзия чувств. Это ключ ко всему, что есть великого в жребии мужчины. Она либо возвышенна, либо ее нет вовсе».

Изложив свой возвышенный идеал, Бальзак спускается на землю, чтобы проанализировать, как на самом деле обстоят дела с браком в современной ему Франции. «Почему,— спрашивает писатель,— так мало счастливых браков? Потому, что мало гениев. Длительная страсть — чудесное театральное действо, для которого нужны два одинаково талантливых артиста, но мир полон людей, у которых не больше четверти чувства в сердце и не больше четверти мысли в голове. Как могут мужчины отдать хоть минуту для счастья, если они торгуют своим временем? Их Бог — деньги».