Любовь и французы

Наконец, обменявшись поцелуями, гости расходились по своим апартаментам. Испанцы пробыли в замке дольше, чем это предусматривалось их первоначальными планами. Описанные ими сцены расцвечены сверкающими красками средневековых миниатюр и шпалер. Они оживают на один чарующий миг, с цветами, соколами и флейтами, часовнями и caroles... Но нам хотелось бы знать намного больше. Что было изображено на великолепных шпалерах? Веселые пасторали и популярные сцены из пастушеской жизни, как их описывал поэт Эсташ Дешан? Были ли серебряные блюда — подобно золотому блюду Людовика Анжуйского — украшены изображениями сцен из Roman de la Rose, Cite des dames [81]Кристины де Пизан или Истории о Тристане и Изольде? Читал ли старый граф, сидя на постели, подобно герцогу Беррийскому, заказавшему специальные подсвечники «для больших свеч, чтобы при их свете читать романы» (которые гораздо чаще, чем более серьезные тома из герцогской библиотеки, приходилось отправлять к переплетчику)? И какие роскошные ткани и драгоценности были в моде у женщин? Были ли у графини золотые подвязки, подобные тем, что носила герцогиня Орлеанская, украшенным эмалями, изображавшими ее девиз из слез и анютиных глазок, или броши в виде павлинов и маргариток, как у Екатерины Бургундской?

Обычаи и одежды стали более смелыми. Период с середины четырнадцатого по конец пятнадцатого века был отмечен непристойностью в одежде. Платья женщин были глубоко декольтированными и так туго облегали бедра, что в принадлежности их обладательниц к женскому полу не оставалось никаких сомнений, а на грудь даме «можно было ставить подсвечник» — так подтягивал ее корсет. Что до туфель (всегдашней женской слабости), то Пьер ле Гро отмечает: «Они делались столь тесными, что их насилу можно было носить, от этого ноги женщин покрывались мозолями, уродовались и болели». Пьер Мишо выказывал больше доброжелательности к прекрасному полу, по крайней мере, пока речь шла о замужних женщинах. В своем Doctrinal de cour [82](1466) он советует дамам показывать свои прелести: «Обнажайте ваш бюст, если у вас красивое тело». Как мы уже видели, этот совет не нужно было повторять дважды дамам вроде Аньес Сорель.

Что же касается юных франтов с их braguettes [83], то Пьер ле Гро упоминает о них в своем fardin des nobles [84]как о «folastres sont ces cuidereaux au cul decouvert que de si grands cheveux portent» ^{55}. Приближалась эпоха Возрождения, сопровождаемая свитой ослепительно нагих богов, спустившихся с Олимпа, не знавшего стыда. Она несла обществу более широкий и свободный взгляд на любовь и жизнь.

Любовь, то есть сочетание искусства и добродетели, культивировавшееся аристократической elite [85], становилась все более престижной, и ее изысканно описывали трубадуры и литераторы, такие как Кретьен де Труа, Гийом де Машо и Карл Орлеанский, вдохновленные знатными дамами, задававшими тон в изящной жизни в эпоху, по-прежнему остававшуюся варварской во многих своих обычаях и душевных движениях. Существовало также мощное течение, направленное в сторону земных наслаждений, которое служило противовесом куртуазной любви,— его представляли гений Вийона, насмешливые авторы фабльо и трубадуры-реалисты. Женщины — будь то ворчливые жены или мифические дамы сердца — занимали чрезвычайно много места в литературе того времени.

Любовь, кроме того, являла собой важный исторический фактор. Если бы Элеонора Аквитанская была менее страстной, она не стала бы супругой Генриха Плантагенета, а значит, большой кусок французской территории не отошел бы к Англии. Благодаря любви Тибо де Шампаня к королеве Бланке Кастильской был остановлен мятеж баронов. Распутство Маргариты Бургундской закрыло женщинам путь на французский трон. Две женщины побудили Карла VII сражаться с английскими захватчиками и положить конец Столетней войне: девственница Жанна д’Арк — своей любовью к Господу и стране и куртизанка Аньес Сорель — своей, не менее искренней, плотской любовью к суверену.

Мне бы хотелось закончить этот раздел, посвященный средневековью, упоминанием об образе, который, по моему мнению, является квинтэссенцией любовного идеала того времени, соединяя в себе самый неистовый полет химерической фантазии и нежнейшие моменты из романов и поэтических творений: о шпалере пятнадцатого века «Величание невесты» из «Дамы и единорога», хранящейся в Музее Клюни. Это символическая Роза из волшебного сада Гийома де Аорриса, рисеllе [86], которая поет chansons de toile и ухаживает за ранеными рыцарями, перевязывая их раны и утешая прекрасными словами, далекая принцесса трубадура Джауфре Рюделя, нежная юная жена menagier`а, Дева Чудес, хозяйка замка, о которой писали Гийом де Машо и Гутьерес.