Любовь и французы

Этот более светлый и возвышенный взгляд на любовь начал укореняться в тридцатые годы. Изменился «климат» общества. Католическая церковь, стараясь быть современной, пересмотрела свое отношение к браку, остававшееся неизменным со средних веков, и уже не считала деторождение единственной целью брачного союза. Признавая, что женщина не уступает мужчине по своим личным качествам и уровню культурного развития, она утверждает, что «высшее предназначение брачного союза — взаимное очищение от скверны». (Таким образом, идеи, провозглашенные триста лет тому назад Фенелоном и св. Франциском Салеским и разработанные в девятнадцатом веке в Manage Chretien[322] монсеньора Дюпанлу^{273}, вышедшем в свет в 1857 году, а в 1928 году переизданном, наконец получили свое развитие в двадцатом веке.)

Эволюция взглядов отражала изменения, произошедшие в строении брака и отношениях между молодыми людьми обоего пола, ставших более непринужденными. Это было поколение, чье становление пришлось на первую мировую войну и послевоенные годы,— поколение, которое успело привыкнуть к свободе. Наконец-то при заключении брака в расчет стали принимать не ранг и приданое, а характеры и взаимное влечение; пары теперь создавались на основе camaraderie spor-tive[323]. Издавались книги, посвященные l`amour camarade[324]. Андре Моруа^{274} писал с оттенком снисходительности и нежности о той дружбе, которая перерастает в любовь — особенно супружескую,— описанную им как «уникальное и непостижимое для пренебрегающих ею сочетание дружбы, уважения, любви и чувственности, которое одно лишь составляет основу подлинных брачных уз».

Это не значит, что приданое было разом отменено из духовных соображений, но жестокие реалии тогдашней экономической жизни заставили большую часть буржуазии понять, что богатство вовсе не является чем-то незыблемым. Математические расчеты родителей потеряли смысл. Менялись приоритеты, больше внимания стали уделять интересам личности.

Масштабы изменений, произошедших во взглядах на любовь, можно оценить, прочтя предисловие к вышедшему в 1937 году новому изданию книги Amour libre[325] Леона Блюма, впервые увидевшей свет в 1903 году: «Позволяем себе напомнить, что эта книга была написана свыше тридцати лет назад, то есть в те времена, когда и автора, и читателей занимали проблемы, чрезвычайно отличные от сегодняшних». О свободной любви рассуждают и теперь, но животрепещущей проблемой для общества ее уже не назовешь.

В общественных кругах и в прессе стала обсуждаться идея товарищества как элемента любви, вместе с естественно сопутствующими ему постоянством и близостью,— идея, которая не могла развиваться раньше, когда общество не давало будущим партнерам возможности свободно делать свой выбор. «Любовь нельзя сводить к одной лишь сексуальной потребности,— писал психолог Д. Лагаш^{275},— она рождается в мозгу человеческого существа, которое нуждается в том, чтобы любить и быть любимым, то есть нуждается в другом человеческом существе. Пробуждение сексуального инстинкта просто способствует созданию благоприятного психологического климата для ее возникновения. Любовь предназначена не для снятия физического напряжения и не для продолжения рода, но для избавления от душевного одиночества. Она освобождает личность от давления моральных норм, которое не дает ей удовлетворить требования природы. Любовь — это возможность для двоих быть самими собой».^{276}

Глава 4. Конец мифа

Быть самими собой значило полностью пересмотреть принципы, квинтэссенцией которых был старомодный кодекс галантного обхождения, отказаться от «элемента комедии» в любви и от иллюзорных украшений, без которых любовь всегда считалась немыслимой; это значило отнять у любви, и в частности у женщины — ее вечного символа — тайну и кокетство; это означало также строгую переоценку «вечной женственности»: женщина из «объекта» должна была превратиться в «субъект». Экзистенциалистка мадам Симона де Бовуар^{277} выражала стремление к братскому рукопожатию полов, предпочитая его удушающим поцелуям, у которых не было будущего. Месье Дени де Ружмон^{278} полагал, что «мужчина доказывает свою любовь, обращаясь с женщиной как с полноценной человеческой личностью, а не призраком из легенды: полу-вакханкой, полубогиней, смесью секса и грез»^{279}. (Это высказывание развивает мысль жившего в восемнадцатом веке доктора Кабаниса^{280}, который отмечал: «В обществе, очищенном от пороков и живущем по законам разума, любовь вынуждена будет стать менее фантастической и театральной».)