Читаем Любовь и голуби полностью

Любовь и голуби

Владимир Павлович Гуркин , Владимир Хмелевский , Джавид Алакбарли , Евгений Валерьевич Лотош

АЛЕКСАНДРА. Расскажи где был, че видел, че делал все это время, все годы…

Пауза.

РИМАС. Саша, Иван партизанил, воевал, до самого Берлина…

АЛЕКСАНДРА (перебивая). Римас Альбертыч, подожди! Ты тоже тут с бандюками да с ворьем не в карты играл. Каждый раз не знали: убитого тебя ждать или живого. Хорошо. Хрен с ней, с войной… Там всяко могло быть, зачеркиваю ее, хрен с ней. Вот после войны, вот как на духу, можешь? Врать, петлять начнешь – сразу почувствую. Или… Будешь врать, ври так, чтоб все поверили: и Анна, и Женя, и я… Чтоб глаза от удивления на лоб повылезли у нас. Можешь так? Если нет, лучше сразу чемодан в руки, перо в задницу и лети… Жили без тебя? Выжили? И дальше будем жить. Че молчишь? Говори. Может, ты у нас герой какой-нибудь несусветный, а я на тебя бочку качу. Может, мне на полу тут перед тобой распластаться, прощения просить, а я… Вот давай, слушаем вас, Иван Дементич.

Пауза.

ИВАН. Ну… Был в плену, сбежал. Партизан нашел. Партизанил… Потом, когда отряд разросся – года через полтора – радистку нам… прислали.

АЛЕКСАНДРА. Слава те, господи. Посылкой, что ли?

ИВАН. Зачем? Самолетом. И я с ней… Всю войну с ней, и в Германии… Гхм… Вот так, Саня… Виноват перед тобой. У ней пацанка, дочка… с бабкой в Угличе. Решили так: война кончится – она к себе в Углич, я – к себе на Урал. А не получилось. Поехал с ней… Бабка умерла, дочка потерялась. Нам сказали, что в детдоме каком-то… по Волге. А в каком – никто не знает. Все ж разгромлено. Ей тринадцать, девчонке-то, в сорок пятом было. Настя звать. Во-от… Два года искали.

АЛЕКСАНДРА. Нашли?

ИВАН. Нашел. В сорок седьмом, когда мать умерла.

АННА. А чего с ней?

ИВАН. Израненная вся. И ног у ней не было. Подорвалась в Берлине. Сразу после победы. На себе ее таскал. (Улыбнувшись.) Почти два года с бабами в бане мылся. Пускали к себе… в женское отделение, чтоб ее помыл, заодно и сам. Че-то мне… такие хорошие люди всю жизнь попадаются! (Едва не заревел, но сдержался, сцепив зубы. Помолчал.) А в сорок седьмом умерла Саня.

ЖЕНЯ. Ой…

ИВАН. Но. Тоже Саня. Схоронил, погоревал какое-то время. Настю подрастил, на ноги поставил… Хотел написать. Все время хотел… А как? В письме разве объяснишь? Все откладывал: вот, завтра напишу… Ладно, вот еще маленько и напишу, поздравлю с чем-нибудь… Потом глянул – мать честная! – три года, как война кончилась, уже четыре… а я все «пишу». Виноват я, Саня. Конечно. Сильно виноват, наверное… Тебе решать. (Пауза.) Ясно. (Встал, прошел к выходу, взял чемодан.) Прости, Шура.

АЛЕКСАНДРА. Тебя кто отпускал? А ну, сядь! Сядь на место.

Иван вернулся.

Пауза.

Александра забрала со стола пустую бутылку и вышла из комнаты. Вернулась с непочатой бутылкой водки.

АЛЕКСАНДРА. Даю вам ночь. Утром приду – кого здесь застану, с тем и буду жить. И че хотите про меня думайте. Вот вам бутылка… (Ставит на стол бутылку.) Разбирайтесь. Будете обижать друг дружку – оба идите к черту. (Женщинам.) Пошли. (Взяла платок.)

Женщины уходят.

Пауза.

Иван подошел к часам и подтянул гирьку у ходиков.

ИВАН. Римас, я тебя не сильно? Не зашиб? Не обижайся.

РИМАС (распечатывает бутылку, наливает водку). Ладно. Ничего.

ИВАН. Гляжу, выпиваешь. Раньше, вроде, не пил.

РИМАС. Редко. Язва была.

ИВАН. Счас нету?

РИМАС. Война вылечила. Не совсем, конечно.

ИВАН. Выпьем?

РИМАС. Конечно. Мне закусывать нельзя.

ИВАН. Не сердись.