Любовь и картошка

Сережина бабушка любила задавать такую загадку: каких деревьев больше всего в нашем лесу? Ей отвечали: сосны или — ольхи, или — березы. А она посмеивалась: нет, кривых. В смешанном лесу на влажной болотистой почве в самом деле много кривых деревьев.

«Но люди не деревья,— думал Сережа.— И если в этом христианском мифе, который привела нам в пример Елена Петровна, доказывается, что и людей, как в нашем лесу, больше всего «кривых», то это неправильно. Это придумано для того, чтобы сделать всех одинаково виноватыми, одинаково кривыми, а правым и прямым только одного бога. Но я не хочу быть кривым деревом. И не хочу, чтобы кривой была Наташа».

— Наташа, — предложил Сережа.— Пойдем со мной и с Платоном Иннокентьевичем на вечерний клев?

Наташа благодарно посмотрела на Сережу.

— Да,— выдохнула она.

У Сережи была своя лодка. Он, как, впрочем, и многие другие школьники села Бульбы, не мудрствуя лукаво, полностью повторил конструкцию, созданную Володей Бондарчуком.

Это была замечательная лодка. Лучшая в мире, считал Сережа. Невесомая. Разве это вес для лодки — десяток килограммов? С повышенной проходимостью. Если воды в протоке как в блюдце, лодка все равно проплывет. Устойчивая. И совершенно непотопляемая. К тому же изготовить ее было несложно.

«Лодка? — говорили школьники села Бульбы.— Так ведь это очень просто». На складной каркас из тонких деревянных реек натягивался чехол из какой-нибудь ткани. В два слоя. А между слоями ткани, как масло в бутерброде, слой полиэтиленовой пленки. Той самой, что осталась от прошлогодних теплиц. По бортам лодки два широких рукава из той же ткани или из клеенки. В них футбольные камеры. По шесть штук с каждого борта. Сиденья из двух старых, обычно залатанных автомобильных камер. Самодельное весло, как на байдарке. Или как на челне. В случае нужды такую лодку совсем не трудно было разобрать, погрузить на багажник мопеда или мотоцикла, переехать на новое место, а там собрать ее снова.

На борту Сережиной лодки масляной краской было написано: «05—2».

— Что это за номер? — спросил у Сережи Платон Иннокентьевич.

— Это не номер,— ответила за Сережу Наташа,— это название.

— Какое?

— Это Сережа шараду такую составил. «Опять — двойка».

Четвертый день подряд Сережа смешивал толченый жмых и пареный горох с илом, лепил черные тяжелые шары и бросал их со своей лодки в то место, где у него заранее был поставлен якорь — большой камень с привязанной к нему веревкой.

Сережа гордился своими удилищами. Они были длинными — почти пять метров. Лесы из жилки, прочной и тонкой, поплавки из пенопласта с выступающим вверх штырем из гусиного пера. Но особенно хороши были побронзованные крючки с коротким цевьем. Приваженное место он тщательно промерил. Все было рассчитано так. чтоб наживка висела у самого дна, но не касалась грунта.

Сережа втянул носом воздух и снова с удовольствием ощутил особый запах чистой речной воды и сентябрьской лозы. Он дал Наташе и Платону Иннокентьевичу по удочке, показал, куда забрасывать крючок, как забрасывать, чтоб лески не перепутывались, и поднес палец к губам: молчание.

Ему очень хотелось, чтоб сегодня клевало, но поплавки только чуть покачивались от движения воды. Прошел чуть ли не час, и хоть бы одна поклевка. Сережа стал подумывать о том, что нужно опустить поплавки, чтоб крючки были ближе к поверхности. Может, хоть плотва тогда попадется или красноперка.

И вдруг он увидел, что его поплавок едва заметно задергался. Так в эту сытую пору клюет лещ. Как бы нехотя, едва дотрагиваясь до насадки. Подсекать в таких случаях бесполезно — лещ если уж возьмет насадку, то основательно. И вдруг — резкий удар. Поплавок дернулся, пошел вниз. Сережа повел удочку вправо, подсек и начал выводить.

Он выводил, и к нему шло что-то большое, тяжелое, затем оно пошло кругами и вдруг словно закувыркалось в воде. Он держал лесу натянутой. Он подумал, что это короп.

— Дай подсак,— шепотом скомандовал Сережа Наташе.

Показался не короп, а лещ. И только в подсаке Сережа разобрал, что это совсем не лещ. Чешуя золотая, а спина синяя, как оперение селезня. Ярко-красные плавники и зеленые глаза. Язь. Огромный, килограмма на четыре. Ну, может, чуть поменьше. На три с половиной. Но все равно такого крупного язя Сережа поймал впервые в жизни.

И странное, и двойственное чувство переполняло Сережину душу. С одной стороны, радость от того, что попался ему такой огромный и такой красивый язь. А с другой стороны, огорчение от того, что это он подсек и вывел красавца язя, а не Наташа, не Платон Иннокентьевич. Он был бы искренне счастлив, если бы так повезло не ему, а им. И ничуть бы не завидовал.

Сережа взглянул на Наташу и увидел, как сияют ее глаза, как порозовело милое ее лицо, как рада она за него, за Сережу, потом посмотрел на Платона Иннокентьевича, и тот в ответ ободряюще подмигнул ему, и почувствовал признательность и радость от того, что рядом с ним хорошие люди. Очень хорошие люди.