Любовь и магия

В руках стрелков качались фонари, бросая пятна зыбкого света на мостовую, на стены домов и оград. Брать в увольнение ружья запрещалось, но их было пятеро, у каждого сабля, и они ничего не боялись. Лишь Ансельма не оставляло чувство, будто город смотрит им в спины тяжелым взглядом – из подворотен, из-за наглухо закрытых ставен и дверей. В чужеземной ночи проснулись детские страхи. Оглядываться нельзя, шептали они, иначе зло и темень возьмут тебя в плен, завлекут в призрачные тенета, и ты пропадешь, сгинешь страшной погибелью… Ансельм не сдержался. Бросил взгляд через плечо, и во мгле ему почудился огонек. Мигнул желтым глазком, исчез и появился вновь. Юноша хотел окликнуть товарищей, но они шагали, громко топая коваными подошвами, переговаривались, смеялись в предвкушении скорой потехи и не замечали, что он отстал. А робкий светлячок в ночи манил тихим таинством, обещанием чуда.

Ансельм двинулся на огонек, будто его на веревочке потянули. Теперь он отчетливо видел оранжевое свечение, трепетное, как крылья бабочки, и вроде бы различал очертания руки, держащей фонарь. Женской руки, в этом он был уверен. На миг из-за облаков проглянула луна, озарив высокий силуэт в длинном одеянии, и сердце юноши забилось чаще. Так бьется сердце охотника, завидевшего добычу…

Незнакомка свернула за угол. Ансельм, придерживая саблю, чтобы не била по ноге, бегом пустился догонять. Теперь огонек был гораздо ближе, и молодому солдату казалось, он чует, как шуршат по мостовой легкие туфельки рануэзки. Сам он так грохотал сапожищами, что люди в окрестных домах, должно быть, в страхе вскакивали с постелей, спрашивая друг друга: «Что это? Началось сражение? Сейчас будут стрелять?» А женщина и подавно его слышала… Но когда он негромко позвал по-таланийски: «Стой, подожди!» – огонек дрогнул, пугливо метнулся в сторону и исчез из виду.

Ансельм бросился в проулок, где скрылась шалунья, споткнулся, чуть не упал. Дорога в этом месте круто забирала вверх, и для удобства подъема мостовую выложили ступенями. По лицу хлестнула ветка, другая – в лес он попал, что ли? Ансельм двинулся напролом, отбрасывая в стороны или обрывая неподатливые побеги.

Когда он, исцарапав ладони о твердые сучки, ощупью взобрался наверх, в прорехе облаков вновь показалась луна. Призрачное мерцание очертило каменный столб, увитый ползучими растениями, и стройную фигуру женщины. Она была совсем рядом. Стояла, высоко держа фонарь, будто поджидая Ансельма. Света было довольно, чтобы разглядеть точеные черты лица и густые кудри, выбившиеся из-под накидки. Поманив юношу за собой, таланийка юркнула в незаметную дверцу.

Распаленный погоней и недвусмысленным приглашением, Ансельм без колебаний вошел следом и очутился во внутреннем дворике. Шелестели у ограды темные заросли, сладкое благоухание кружило голову, на веранде горели шандалы. Женщина обернулась, приспустила накидку. Черные локоны рассыпались по плечам.

Она оказалась не так юна, как рисовалось Ансельму, но очень-очень красива.

Вот она поставила фонарь на перила и призывно улыбнулась. Молодой шлезец потянулся к ней, пьяный от желания, напряженный, как курок на взводе…

Был это шорох за спиной или смутное предчувствие опасности?

Он не успел обернуться.

От боли на миг помутнело в глазах. А когда взгляд прояснился, красавица превратилась в фурию: вместо улыбки – гримаса ярости, в руке кинжал.

Ансельм схватился за саблю, но его снова ожгло лютой болью, какой не бывает от кулака, клинка или пули.

Дрожа, на нетвердых ногах, он качнулся в сторону и наконец увидел нападавшего. О Всесущий! – это же старуха. Сморщенная карга, вооруженная лишь длинным гибким прутом. Но Ансельм чувствовал, что прут этот опаснее кинжала черноволосой.

Женщины наступали на него с двух сторон, а он все не мог вытащить саблю из ножен.

– Мама, что случилось? – раздался с веранды звонкий голосок. – Бабушка, кто здесь?

Из дома на крыльцо явилось светлое видение – юная девушка, почти девочка. В ночной сорочке, босая, белокурые волосы распущены…

Ее нежная прелесть ошеломила Ансельма не хуже старухиного колдовства. И черноволосая не упустила шанса. Метнулась змеей – стальное жало прильнуло к шее юноши под ухом, там, где яремная вена. Одно скользящее движение, и ему конец… Но злодейка медлила.

Приложив палец к губам, она глядела на Ансельма такими страшными черными глазами, что он не сомневался: жизнь его зависит от того, сумеет ли он хранить тишину.

Старуха каркнула вороной:

– Никого, милая! Нам с твоей мамой показалось, что в ворота стучат, но это, должно быть, ветер.

– Иди спать, детка! – прокричала черноволосая, не отнимая клинка от горла Ансельма.

Девушка смотрела прямо на него, но не видела. А это означало, что она либо безумна, либо слепа.

Ансельм медленно поднял руку и тоже поднес палец к губам: тс-с-с. Потом с величайшей осторожностью сделал шаг назад.

Лезвие у горла дрогнуло, верхняя губа женщины приподнялась, как у дикой кошки, обнажив хищный оскал, но старуха замахала на нее по-птичьи скрюченными лапами, указала на дверцу в заборе и посторонилась, давая Ансельму дорогу.