Любовь и мороженое

Мы выбирались из клуба целую вечность, а когда наконец оказались на улице, отчаянно вдохнули прохладный воздух, как будто только что всплыли со дна океана.

– Свобода! – воскликнул Томас. – Меня как будто тушили на медленном огне.

Я прислонилась к стене и закрыла глаза. Больше никогда туда не вернусь. Никогда.

Рен дотронулся до моей руки:

– Лина, все хорошо?

Я легонько дернулась и слабо кивнула. Хорошо? Мне все еще чудился запах заспиртованной ондатры.

– Ну, как тебе «Космос»? Отличное место для начала отношений?

– Чьих? – спросил Томас. – Моих с Линой? – И многозначительно посмотрел на меня, но я даже этого не заметила.

– Он про моих родителей. – Я глубоко вдохнула. – Ко мне пристал какой-то старик. Схватил меня и не отпускал.

– Где? В «Космосе»? – Рен резко обернулся на клуб, словно мог видеть сквозь стены. – Когда?

– Незадолго до того, как ты пришел. Меня спасла Мими.

– Так вот что там произошло, – сказал Томас. – Ты в порядке? Вот мерзавец.

– Он сделал тебе больно?

– Нет, но это было отвратительно.

Рен выглядел взбешенным.

– Почему ты меня не позвала? Я бы его с землей сровнял.

– Я не знала, где ты.

У Томаса зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и тяжело вздохнул:

– Отец все названивает. К нам приехали родственники, и я ему пообещал, что надолго не задержусь. – Томас оглянулся на меня: – Но я не уйду без твоего номера.

– А, конечно. – Я готовилась к этому моменту, но вдруг номер вылетел у меня из головы, и мне пришлось зачитать его с бумажки.

– Супер, завтра тебе позвоню. – Он крепко обнял меня и похлопал Рена по плечу: – Увидимся.

– До встречи. – Рен проводил Томаса взглядом, а я воспользовалась моментом и вытерла глаза – макияж растекся по всему лицу.

– Дурацкая у него футболка, да?

– Что?

– «Меня выгнали из Амстердама». Никого оттуда не выгоняют, вот в чем прикол.

– Я не знала.

– Мне очень жаль, что все так получилось. Если б я знал, я бы не оставил тебя одну… – Рен прищурился: – Постой-ка, ты плачешь?

– Нет. – По щеке скатилась громадная слеза. И еще одна.

– О нет. – Рен положил руки мне на плечи и посмотрел прямо в глаза: – Прости. Больше мы сюда не пойдем.

– Извини, я такая глупая. А он был ужасно мерзкий. – Но я плакала не только поэтому. – Рен, – спросила я, глубоко вдохнув, – зачем ты рассказал Мими, что у меня умерла мама?

У него расширились глаза.

– Не знаю, просто к слову пришлось. Она спрашивала, почему ты переехала, ну я и объяснил. Она тебе что-то сказала?

– Знаешь, не обязательно меня жалеть. Я не заставляю тебя читать мой дневник и возить меня в город. Я сама могу со всем справиться. Я понимаю, что у тебя своя жизнь.

– Погоди, что? Я тебя не жалею. То есть, конечно, это грустно, что ты потеряла маму и все такое, но я с тобой гуляю, потому что мне это нравится. Ты… особенная.

– Особенная?

– Помнишь, мы говорили об этом вчера вечером? О том, что мы похожи.

Я пробежалась рукой по лицу. Ведь это однозначно решит проблему с макияжем.

– Честно?

– Да, честно. Чего это ты вдруг?

– Мими… – Я осеклась.

Какая разница? Она всего лишь ревнует. А когда Рен ее видит, у него такое лицо, будто он выиграл в лотерею. – Что?

– Неважно. Не отвезешь меня на площадь Синьории? Хочу взглянуть на ту статую.

Глава пятнадцатая

До площади мы ехали молча. После одиннадцати вечера город казался другим. Опустевшим. Прямо как я после постыдных рыданий у клуба. Рен затормозил у обочины, и мы слезли со скутера.

– Это она?

– Она. Площадь Синьории. – Рен смотрел на меня, как на коробку с хрупкой бьющейся посудой, но я все еще была в слезах и соплях, так что, думаю, это оправдано.

Я вышла на площадь. С одной стороны она была обрамлена длинным, похожим на крепость зданием с часовой башней, а перед ним стоял фонтан со статуей мужчины, окруженного небольшими фигурами. Вокруг прогуливалась горстка людей, но в целом площадь пустовала.

– Что это? – спросила я, указав на здание.

– Палаццо Веккьо.

– Что-то старое… Старый дворец?

– Esattamente[70]. Растешь.

– Ага, узнала слово «старый». Да я уже почти свободно болтаю!

Мы обменялись улыбками. Мои глаза напоминали мне воздушные шарики, наполненные водой, но, по крайней мере, сопли я больше не распускала. Уф. Повезло, что Рен не бросил меня у какого-нибудь такси.

– Напомни, что здесь произошло?

– Он признался ей в любви. Возле статуи. Что-то там про изнасилование.

– А, точно. «Изнасилование сабинянок». Кажется, она стоит под крышей.

Мы прошли по площади мимо парочки других статуй, зашли под арку и оказались на большой крытой террасе, уставленной скульптурами.

Я сразу же ее узнала:

– Вот она.

«Изнасилование сабинянок» была высечена из белого мрамора и стояла на большом пьедестале. Три фигуры сливались в высокую колонну. Я неторопливо обошла статую. Мама была права. Да, они не выглядели счастливыми, но все трое были тесно связаны и дополняли друг друга. А еще они были голыми, и повсюду выпирали мышцы и жилы. Джамболонья не работал спустя рукава.

– Смотри, какой взгляд у женщины. Ей явно не хотелось уходить. А тот, что внизу, выглядит до смерти напуганным.