Любовь и Ненависть

— Да, простой сельский пейзаж, — тихо сказал Вольтер. И вдруг громко прорычал: — Между прочим, сегодня утром я наблюдал странный опыт. Когда я проходил по двору амбара, мне почудилось, что дар Эмпедокла[234] сошел и на меня. Вы помните, какой у него был дар? Мне показалось, что я разумею язык животных. — Он немного помолчал. Потом спросил: — Вам не интересно узнать, что я услышал? Что они говорили друг другу? — И Вольтер впился взглядом в поклонника Руссо и курятины.

Как и остальные сидевшие за столом, этот месье выказал живой интерес. Вольтер продолжал:

— Так вот. Я увидел там молодого каплуна, который разгребал грязь и выклевывал что-то съедобное. Вдруг к нему подскочила хорошенькая курочка-молодка. А теперь слушайте меня внимательно, — попросил Вольтер, наклоняя голову, как курочка, и, подражая квохтанью каплуна, произнес: — «Эй, доброе утро, курочка. Что такое? Почему не отвечаешь мне на приветствие? Может, я тебя чем обидел? Должен сказать, у тебя на физиономии сегодня такое трагическое выражение. Что вселило в тебя такую печаль?» — Нормальным голосом Вольтер спросил у гостей: — Ну, хотите, чтобы я сообщил, что ответила курочка каплуну? — Склонив голову на другую сторону, он закудахтал более пронзительным голосом: — «Мой дорогой каплун, скорее не вселило, а выселило. Вот почему у меня такое скорбное выражение на физиономии». — Снова изобразив каплуна, Вольтер прокудахтал: — «Что такое?

Что ты имеешь в виду, прошу тебя, объясни получше!» — «Произошло вот что, — прокудахтал за курочку Вольтер. — Эта проклятая девка с фермы на днях схватила меня за крылышки и, перевернув вниз головой, зажала между ногами. Она воткнула мне в зад спицу, нащупала там мою матку и, намотав ее на спицу, вырвала ее оттуда с мясом».

Все гости были явно шокированы таким неожиданным примером насилия. И теперь перед их взором предстала фермерская жизнь во всей ее реальности, без благостной картины Руссо, прославлявшего первозданную природу.

Но Вольтер на этом не успокоился. Тем же голоском курочки, в котором теперь улавливались рыдания, он продолжал:

— «И она швырнула мою матку, мою единственную бесценную матку коту. Пусть, мол, сожрет! И вот теперь я перед вами в таком виде, меня теперь презирает наш амбарный петух, тот герой, которого я обожаю, так как теперь я не могу отложить ни одного яичка». — «Значит, ты утратила свою матку? — ответил Вольтер голосом каплуна с трагическими нотками. — Дорогая моя, как я тебе сочувствую. Но позволь мне сказать тебе следующее: эта девка проявила лишь половину своей жестокости по сравнению с тем, что она уготовила для меня. Ты потеряла только один орган. А я целых два! И если теперь жизнь не принесет тебе никакого утешения, то подумай о моей судьбе: ведь я мог стать тем самым амбарным петухом, услуг которого ты так домогалась!» — «Ах, неужели на свете нет ничего, что могло бы подсластить пилюлю нашего горького существования?» — простонала курочка. «Нет, ничего нет, — признался каплун. — Если только ты не причисляешь себя к числу способных получать радость от сознания того, что другие еще более несчастны. Должен сознаться, что такое противное чувство коренится и во мне, и, несмотря на свою добрую природу, я получил недавно некоторое удовлетворение, подслушав двух итальянских аббатов, обсуждавших такие увечья, как у нас». — «Ты меня просто удивляешь! — воскликнула курочка. — Как это так, человек, этот господин Вселенной, относится к себе подобным не лучше, чем к нам?» — «Именно это я и имею в виду, дорогая моя курочка. Эти два аббата были направлены в хор его святейшества в Риме. Им были удалены органы для того, чтобы они сохранили свои детские невинные голоса сопрано, чтобы делать еще слаще музыку в церквах. По всеобщему убеждению, Бог дает предпочтение именно таким голосам, которые достигаются вот такой ценой».

Все за столом громко рассмеялись выпаду Вольтера против папского обычая уродовать детей, чтобы получить нежные сопрано для хора в Сикстинской капелле, но Вольтер и на этом не остановился. Голоском курочки он продолжал: