Любовь и Ненависть

Позже мальчик осознал, что почти ничего из прочитанного он не понял. И все же каким-то образом он ухитрялся все прочувствовать. Так эти великие страсти, преувеличенные эмоции, неправдоподобные ситуации, экстравагантные совпадения, невероятные развязки стали частью его жизни. «Я утратил свою личность, — объяснял он позже, — я превращался в одного из персонажей той книги, которую мы с отцом читали». Когда книги с полки матери были прочитаны, они стали брать те, что покупал отец. А он был проповедником. Теперь ночами напролет они читали толстые тома церковной истории, такие как «Всеобщая история» Боссюэ[126], «Сравнительные жизнеописания» Плутарха[127]. И теперь в их комнатке, которую когда-то наполняли влюбленные рыцари и знатные дамы, толпились гиганты классической истории. Там был безжалостный Пирр[128] со своей сказочной армией слонов, вынашивавший идеи новых войн. И фиванский полковник Пелопид[129], доказавший, что подлинным господином является он, а не его деньги. И совсем юный Перикл, который шел в школу в сопровождении философа Анаксагора[130], учившего его презирать суеверную толпу. И прославившийся своим миролюбием и силой логики Фокион[131], учивший афинян быть сильнее своих врагов. «Вы должны либо одолеть противника, либо помириться с ними», — говорил он. В результате его приговорили к смерти как труса и в тюрьме заставили выпить чашу с ядом. Фокиону было тогда тридцать восемь лет. Там был и Кориолан[132], который жаждал отомстить родному Риму. Он привел свою армию, но, когда до победы оставалось совсем немного, не сумел вынести слез своей матери.

Таковы были силы, формировавшие мировоззрение и психику мальчика, — они его смущали, вводили в заблуждение, лишали индивидуальности. Но наряду с этим креп и закалялся его внутренний стержень. Жан-Жак исподволь уже готовился к своему будущему величию. Однажды он вообразил себя Гаем Муцием Сцеволой[133]. Чтобы доказать храбрость римских парней перед своим заклятым врагом Порсенной[134], он протянул правую руку над пламенем, горящим на алтаре[135]. Потрясенный этой историей, шестилетний Руссо решил продемонстрировать всем, насколько он храбр, и стал держать руку над кипящим котлом. Он наверняка получил бы сильный ожог, если бы старшие вовремя не оттащили его от печки.

Вскоре Жан-Жак потерял и отца — его убили во время драки. Вместе со своим кузеном Бернаром Жан-Жак оказался в доме Ламберсье, пастора и его сестры, старой девы. Эти скромные люди увеличивали свой семейный бюджет за счет одного — двух учеников, которых обучали основам религии и латыни. Это были милые, добрые люди, жившие в типичном швейцарском доме — деревянном коттедже, из окон которого открывался великолепный вид. Жизнь их могла стать идеальной, если бы они не относились с такой серьезностью к детям, этим «семенам зла», этому «омерзению Божьему», как называл их Кальвин. Чтобы вести борьбу с внутренней развращенностью Бернара и Жан-Жака, Ламберсье разработали свод строгих правил, согласно им, за малейшей провинностью последует телесное наказание. Для Жан-Жака это была совершенно незнакомая ситуация. До сих пор к нему относились с необыкновенной мягкостью и добротой. Теперь ему предстояло отведать кнута.

Страх заставлял Жан-Жака с величайшей старательностью выполнять все правила. Но однажды он все-таки совершил незначительный проступок — и в мгновение ока очутился, совсем обнаженный, на коленях мадемуазель Ламберсье. Он уже приготовился орать от боли, но… когда ощутил на ягодицах первый шлепок, с изумлением понял, что кричать незачем. Было унизительно, стыдно, но он испытал и какие-то новые, пока незнакомые ощущения — что-то возбуждающее, даже приятное, это шло от безжалостной руки мадемуазель Ламберсье.

— Ах ты неслух, ах Сатана! — кричала она. — Я научу тебя понимать, что такое хорошо и что такое плохо! Так научу, что вовек не забудешь!

Таким, несомненно, было ее намерение. Но эта простая женщина научила его и кое-чему другому. Жан-Жак не мог сразу постичь смысл новых эмоций. Что-то странное, расплывчатое… Новые ощущения предвещали будущую бурю — наполовину блаженство, наполовину наказание. Жан-Жаку было жаль, что рука мадемуазель замерла. Жажда нового чувственного опыта охватила его так крепко, что он начал мечтать о повторении случившегося. Ничего не было проще. Теперь, когда он не боялся шлепков, напротив, страстно желал их, нужно было вызвать гнев мадемуазель Ламберсье.

Жан-Жаку очень понравились новые ощущения. Так сильно, что иногда он не мог думать ни о чем другом.

Однажды, во время очередного наказания, мадемуазель Ламберсье заметила кое-какое изменение в нижней части его тела. Резким тоном она заявила, что не станет его бить. И, сталкивая маленького негодяя со своих колен, приказала ему поскорее натянуть брюки.