Любовь и ненависть

разумеется, по собственному желанию, - пояснил Семенов,

стараясь придать своему лицу строгое выражение.

Шустов улыбнулся одними губами, тонкие брови его

сдвинулись в линию, придав лицу жесткое выражение.

- Моего заявления вы не дождетесь. Никогда. Пока я

жив... Запомните это.

Шустов говорил медленно, будто выжимал из себя густые

суровые слова. Семенов багрово покраснел, мрачно

насупился, собираясь что-то сказать, колкое и неприятное. Но

так и не успел: Шустов вышел из кабинета, гулко хлопнув

дверью.

Глава вторая

Соня Суровцева проснулась в десятом часу. Мать была

уже на работе, отчим еще не возвращался из командировки.

Значит, никто не попрекнет: "Дрыхнешь до полудня". Вообще

она не очень-то обращала внимание на родительские упреки и

замечания, грубо огрызалась или вообще никак на них не

отзывалась, будто это касалось совсем не ее, а кого-то другого.

И все же иногда было неприятно. Особенно теперь, когда Соня

ушла из ансамбля "Венера" и уже четыре месяца нигде не

работала. Хотя родители об этом не знали и по-прежнему

считали ее артисткой модного ансамбля.

Жила Соня вместе с матерью и отчимом в большом

подмосковном поселке, в двадцати километрах от столицы, в

собственном деревянном домике. У Сони была своя отдельная

комната. Как и четыре месяца назад, она почти ежедневно

ездила в Москву, возвращалась обычно в полночь, а чаще

вообще не возвращалась, оставалась ночевать "у подруги", как

говорила родителям. Зарплату свою родителям она не

отдавала, да с нее и не требовали: артистка, мол, надо

одеться по моде, да и питалась она по большей части вне

семьи. Отчим ее, любивший выпить и большую часть времени

проводивший в командировках, уже давно охладел к своей

жене, а до падчерицы ему вообще не было никакого дела.

Мать Сони, болезненная тихая женщина, которой

оставалось еще два с половиной года до пенсии, считала, что

единственная дочь ее хоть и не прочно, а все же пристроена в

жизни, и желала Соне одного - хорошего мужа: девушка

интересная, даже красивая, она могла рассчитывать на

"приличную партию". В артистическое будущее дочери не

верила. Еще в средней школе в Соню влюблялись многие

мальчики, и сейчас в ухажерах нет недостатка, а вот жениха,

настоящего, с серьезными намерениями парня, Сонина мать

не видела, да и видеть не могла, потому что такого и в самом

деле не было.

Соня проснулась с плохим настроением. Правда, в этом

не было ничего необычного, скорей, это было ее постоянное

состояние, в котором она пребывала с тех пор, как стала

принимать наркотики. Ее охватывала серая беспросветная

тоска, из которой, казалось, нет никакого выхода, да и не

хотелось искать его - рядом с тоской слякотной изморосью

стояла безысходная апатия, подавляющая всякие желания.

Все кругом ей казалось ненужным, нелепым, ко всему она

была безразличной: к людям, к вещам и даже к пище. Ночами

ее мучила бессонница и жажда. Она просыпалась в половине

третьего, полусонная шла на кухню и выпивала чашку резкого,

игристого, внешне похожего на шампанское настоя чайного

гриба. Затем ложилась в постель, но сон уже не возвращался:

она в мучительной полудреме ворочалась, сбрасывала и вновь

натягивала на себя одеяло, металась по постели в странном

полузабытьи, отыскивая удобное положение. "Шалят нервы", -

как эхо, вспоминались слова отчима, и чем сильней ей

хотелось спать, тем острее ощущалось совершенно

необъяснимое мучение, исключающее даже возможность сна.

В такие минуты ей казалось, что она сходит с ума. Тогда она

снова вставала, вынимала из маленького чемоданчика шприц

и морфий, запирала свою комнату на ключ и делала себе укол.

И сразу на нее находило состояние покоя - она засыпала и

спала беспросыпно и без сновидений часа четыре, а иногда и

больше. Но, проснувшись, снова чувствовала себя разбитой и

раздавленной.

Потом появились боли. Сначала в правом боку. К врачам

она не обращалась, но мать утверждала, что это болит печень,

и советовала не есть острой пищи. Со временем к этим болям

прибавились другие - ломота во всем теле, точно ее жестоко

пытали. Они были страшнее бессонницы. И единственное

спасение от них Соня находила в очередной дозе морфия. Но

облегчение приходило не надолго: на смену возбуждению

снова появлялись нестерпимые боли: организм требовал

новой порции наркотиков.

Соня наскоро умылась, поставила на плиту чайник и

полезла в чемоданчик за шприцем и морфием. С ужасом

обнаружила, что морфия осталось всего на один укол. Ну а

потом, что потом, как она будет без морфия, который ей теперь

нужен, как хлеб? Нет. больше чем хлеб: без хлеба она может

жить, без морфия нет. Она не вынесет адской физической