Любовь и ненависть

меня. И вот тут мне какой-то кошмар померещился, будто

через меня грузовик переехал. Аж холодным потом прошибло.

Проснулся, сообразил, что лежу на спине, и чувствую, как уже

наяву что-то давит мне на живот, а над головой что-то

шевелится, чавкает и хрустит. Все никак понять не могу, где я и

что со мной, а глаза открывать не решаюсь, выжидаю, думаю,

пройдет, исчезнет. Притаился, съежился, дыхнуть боюсь, а

мысль работает суматошно, мечется, как мышонок в ловушке.

Приоткрыл я легонько глаза: вместо голубого неба вижу что-то

волосатое и вымя с двумя сосками прямо перед носом

болтается. Зажмурился я, потом снова открыл глаза. Нет, не

проходит. Эх, думаю, будь что будет, да как рванусь в сторону.

Раз пять кубарем перевернулся, шлепнулся в воду да как заору

во всю глотку, от испуга, значит, будто меня в океан-море

бросили. Чуть было не захлебнулся. К счастью, руками дно

нащупал, открыл глаза и вижу перед собой картину: жаркий

полдень, солнцепек, небо белесо-синее, без единого облачка, я

лежу в мутном ручье, который в такую пору воробьи вброд

переходят. В сторонке на гору карабкается перепуганная коза,

а немного правее стоят деревенские девчата и надрываются

от смеха. Дескать, какие фокусы москвич откалывает. Вот

сраму-то было!

Доверчивая откровенность и наивное добродушие, с

которым все это рассказывал Струнов, по-настоящему

веселили моряков. Я представил себе детские глаза Струнова,

его круглое лицо и почему-то подумал: а вот Богдан Козачина

не рассказал бы о себе такого, побоялся бы унизить себя в

глазах товарищей.

И как раз в это время Богдан бойко заговорил:

- Это что! Вот со мной случай был...

Я понимал, что Козачине хочется во что бы то ни стало

перещеголять Струнова, которого он недолюбливал. Юрий

Струнов - полный мешковатый парень - был отличником

учебы, классным специалистом - есть такое звание на флоте -

и комсомольским активистом. Бесхитростный, прямой и

откровенный, он не раз говорил Козачине такие слова, от

которых у того рот кривило. У них были сходные

специальности: Козачина - радиометрист, Струнов - акустик,

короче говоря - первый был глаза корабля, а второй - уши.

Юрий Струнов все делал от души, с неизменным огоньком.

Богдан Козачина ходил по кораблю с кислой миной. Служил он

по принципу - лишь бы день до вечера. Струнова матросы

любили. На Козачину смотрели с настороженным

любопытством, ожидая от него чего-то недозволенного и

необычного. Богдан был неглуп, понимал это и

оригинальничал. Рассказы его слушали не без интереса, шутки

и остроты сносили. Так было и теперь.

- Постреливал я за одной дивчиной из соседнего хутора

в трех километрах от нашего села, - продолжал Богдан

Козачина, делая многозначительные паузы. Голос у него

низкий, раскатистый. - На свидания ходил, как на подъем

флага - минута в минуту, при любой погоде. Однажды

неожиданно заненастило. Весь день лил дождь. Никакого

просвета. А у меня свидание с Лидочкой в восемь вечера.

Накинул я на себя плащишко и подался. Только не дорогой в

обход, а напрямик, через кладбище. Так раза в полтора короче.

Иду, а уже темнеть стало. Кладбища и покойников я не боюсь,

считаю, что это глупые предрассудки. Ну вот, значит, иду, И

совсем было позабыл, что как раз вчера в нашем селе старуха

одна умерла. Сегодня ее должны были хоронить, яму уже

приготовили, да дождь помешал, решили один день

переждать. Пока я дошел до кладбища, стало темно, как в

колодце. Ну ничего не видно. Только дождь барабанит по

листьям и по моему плащу. Я этак выставил вперед руки,

чтобы на дерево или на крест не напороться, ускорил шаг и

думаю себе: "Ну какой черт несет меня в такую погоду, когда

добрый хозяин и собаку со двора не выгоняет". Да уж поздно

возвращаться, полдороги прошел.

Кто-то сострил:

- Тут бы локатор пригодился.

Богдан походя ответил:

- А то как же. Я, может, потому и в радиометристы

пошел, чтобы в темноте видеть, наученный горьким опытом.

Матросы засмеялись. А он продолжал серьезно, без

обычной для него рисовки:

- Иду я, значит, вслепую. И вдруг провалился куда-то

вниз, наткнулся руками на что-то волосатое. Оно быстро

ускользнуло, толкнуло меня в бок. Притаился, не дышу и

чувствую себя ни живым ни мертвым. Сколько времени так

прошло, аллах его знает. Только надо было что-то

предпринимать. Первым делом я решил уяснить обстановку.

Нетрудно было догадаться, что я угодил в могилу,

приготовленную для усопшей накануне рабы божьей бабки

Агриппины. Все б это еще ничего. Самое неприятное было то,

что вместе со мной было неизвестное мне волосатое "нечто".