Любовь и ненависть

фрукты и всякая другая штука растет. Только ведь родина-то у

каждого своя, своя и единственная. Она, как мать, одна на всю

жизнь. На курорт можно съездить, посмотреть интересно, как

люди живут, только на время - посмотрел да и домой. Был бы

я помоложе, может, и поехал бы на курорт. А теперь стар, куда

мне. Поедешь, да еще по дороге и душу вытряхнешь. А

помирать надо дома. Да-а, у каждого человека должна быть

своя родина, свой дом. Вон даже птица - летом свой дом здесь

строит, детей выводит, а на зиму на курорт отправляется, в

теплые края. Гнезда там не вьет, потому что родина ее здесь.

Придет весна - и опять в дом воротится, не гляди, что холодно.

А ей-то что, могла и не возвращаться, могла и там жить, в

теплых-то краях. И путешествовать не надо было бы, дорога

дальняя, всякое случается. ан нет, не хочет, родину покидать

не хочет. А ты говоришь, теплые воды". - И вдруг Сигеев

спохватился, заторопился: - Вы меня извините, заболтался, у

вас там, может, больные очереди ждут, а я отвлекаю врача

пустыми разговорами.

Больных на очереди не было, но он все же ушел, сказав,

что попозже увидимся у меня дома.

- Захар в гости пригласил, - добавил он. - Как там

Машенька, совсем поправилась?

Для Машеньки у него нашлась коробка леденцов. Когда я

подходила к дому, Игнат Ульянович колол дрова и болтал с

Машенькой, которая бойко рассказывала ему о новостях

детского сада и задавала самые неожиданные вопросы,

потому что дяденька Игнат никогда не уклонялся от ответа, не

говорил "не знаю", а объяснял интересно, занятно и, главное,

серьезно. Дети это чувствуют. Маша спрашивала:

- А почему березка маленькая и кривая? Некрасивая. Кто

ее погнул?

Игнат Ульянович посмотрел на уродливую, скрюченную в

три сугибели одинокую березку, воткнул топор в чурбак,

ответил:

- Мороз, Машенька, и ветер.

- А ей очень холодно? - спросила девочка.

- Очень. Разве тебе не холодно?

- Мне нет, я в валенках и в шубке. И варежки у меня.

- Вот видишь, Машенька, березку холод согнул,

изуродовал под бабу-ягу. А людей нет, потому что мы с тобой

сильнее березки, правда? Варежки теплые надели, дров

наколем, печь протопим, и никакой мороз и ветер нам не

страшен. Верно?

Девочка молчала: она думала, должно быть, над тем,

какой сильный человек - ему ничто не страшно. Я тоже думала

о том же, только не о человеке вообще, а совсем-совсем

конкретно - я думала о мичмане Сигееве: таких жизнь не

изуродует, какова б она ни была, такие, наверно, пройдя

трудности, становятся еще красивее.

Потом мы сидели в хорошо натопленной комнате, не

спеша пили крепкий чай и разговаривали о наших оленецких

делах. О своей службе и о себе Сигеев говорить не любил,

лишь сообщил, что через месяц уволится с флота. А вообще

он больше расспрашивал, чем рассказывал. Только когда

зашла речь о Новоселищеве и когда я передала его слова о

том, что, дескать, вот "целинники-новоселы понаехали, а

осваивать нечего", Игнат Ульянович вдруг изменил своему

постоянному спокойствию, вспыхнул, побагровел, белесые

брови сжались.

- Вы меня простите, Ирина Дмитриевна, но так говорить

может либо дурак, либо ограниченный человек, - не сказал, а

выдавил из себя Сигеев.

- Вообще он, может, и не дурак, но для председателя он

не умен, - поправил Захар.

- Насколько мне известно, - горячился Сигеев, - ваш

колхоз создавался для лова семги. Почему вы ее не ловите?

- Снастей нет, - сказал Захар. - Так председатель

объясняет. А я считаю, что и семги нет. Перевелась.

- Перевелась? - пытливо переспросил Игнат Ульянович.

- А может, перевели? Браконьеры перевели, тюлени пожирают

тонны семги. Почему? Почему не истребляете тюленей, а

заодно и двуногих, которые глушат семгу толовыми шашками?

Посчитайте, какая была бы доходная статья для колхоза.

Сотни тысяч рублей в год! Это раз. А теперь возьмите гагу. Она

водится только у нас, нигде - ни на Кавказе, ни на Украине, ни

под Москвой - гаги нет. Государственная цена килограмма

гагачьего пуха - семьсот рублей. Из одного гнезда можно брать

в среднем двадцать граммов пуху. А если у вас будет,

предположим, пять тысяч гнезд - это сколько же? Ну вот

считайте - это семьсот тысяч рублей в год.

- Гага не наша, есть же государственный заповедник, -

сказал Захар.

- В Карлове-то? Какой это заповедник - слезы одни.

Знаете, сколько собрали они в этом году? Восемьдесят

килограммов пуху. А почему? То же, что и с семгой, -

истребляют гагу хищные птицы, которых надо стрелять,

истребляют браконьеры. Посмотрите весной, что делают, гады:

собирают не только чаечьи, а и гагачьи яйца. Мол, они вкусней

чаечьих. А каждое яйцо - это же птица!

Сигеев горячился, и в то же время я чувствовала, что